Три розы - Гарвуд Джулия

Пикерман впечатал тридцать долларов в большую ладонь Адама, с жалостью посмотрел на Женевьев и стал искать место, где бы спрятаться.

— Повторяю: я пристрелю любого сукина сына… — начал было Адам, но Женевьев прервала его.

— Кажется, это будет очень интересное приключение, — прошептала она.

Женевьев расправила плечи, широко улыбнулась и вышла на сцену.

Адам двинулся следом. Он встал, чтобы его увидели все, затем медленно поднял ружье, положил палец на спусковой крючок и навел ствол в середину толпы. Намек был достаточно прозрачным. Первый, кто посмеет сказать хоть слово, что Женевьев не Руби, получит пулю. Лицо Адама от ярости словно превратилось в свирепую каменную маску.

Но во всех этих предосторожностях не было никакой нужды.

Женевьев выпустила из них дух одним своим появлением. Ее воскресный наряд настолько ошеломил всех, что они буквально лишились дара речи и смотрели на нее разинув рот. Элвин перестал играть на пианино, скрипачи опустили смычки и, как и все остальные в салуне, открыли рот, во все глаза глядя на стоящую на сцене девушку.

Жепевьев, донельзя взволнованная, в отчаянии думала, что кое в какие приключения пускаться не стоит. Она просто сумасшедшая, если ввязалась в такое дело. Адам был совершенно прав: это невероятная и небезопасная глупость.

Почувствовав, что не выдержит, она сделала невольное движение, чтобы убежать, но увидела Адама, стоящего недалеко от нее на сцене с ружьем наперевес, и его неузнаваемо изменившееся, устрашающее лицо.

Он никому не позволит ее обидеть, это ясно. Женевьев улыбнулась еще шире и снова повернулась к посетителям салуна. Колени ее дрожали, в животе от ужаса урчало, горло перехватило, но сознание того, что Адам защитит ее, поддерживало Женевьев.

Неудивительно, что она полюбила этого человека!"

Тут девушка уловила какой-то отвратительный запах и поняла, что это греховное зловоние виски. Оглядев салун, она заметила валявшиеся повсюду пустые литровые бутылки — и на полу, и на столах.

Они все пьяны! Какой стыд! Внезапно Женевьев почувствовала отвращение и гнев. Она еще будет нервничать из-за этих типов?

Наконец зрители оправились от первого потрясения. Некоторые уже улыбались ей в ответ, но большинство смотрели хмуро, почти угрожающе, сразу поняв, что она вовсе не та, кого они ожидали. Но прежде чем кто-то начал уличать Стипла в обмане, в том, что он подсунул им вместо Руби кого-то другого, Женевьев запела — и с этой секунды полностью подчинила их себе. Адам в жизни не поверил бы, если б не видел собственными глазами: через несколько мгновений все пьяное сборище разразилось рыданиями.

Женевьев выбрала одно из церковных песнопений — «Придите, грешники, придите, нищие и нуждающиеся», самое подходящее для этой аудитории. Ее голос, удивительно красивого тембра, богатый и глубокий, успокоил и усмирил зверя, сидевшего внутри каждого из этих видавших виды мужчин. Они вслушивались в слова и низко опускали голову. Некоторые даже отодвигали в сторону стаканы с виски. Многие вынули из карманов носовые платки и вытирали слезы.

Когда Женевьев допела, плакали все. Адам отошел в тень и опустил ружье. Его душил смех — настолько неожиданной была реакция пьяной публики, — но он удержался, опасаясь испортить настроение зрителей. Адам понял, почему Женевьев выбрала именно эту песню. Она хотела пристыдить их. И она добилась своего.

Вторая песня называлась «Моя святая мать, надейся на Меня». Она потрясла слушателей еще больше. Когда Женевьев закончила третий куплет, один разрыдался так громко, что приятелям пришлось успокаивать его.

Стипл запаниковал, и было с чего: никто не покупал и не пил его дорогостоящего алкоголя. Он подвинулся поближе к Женевьев, желая привлечь ее внимание, и, когда она взглянула на него, начал делать знаки, призывая ее потанцевать.

Адам не выдержал и засмеялся. Женевьев обаятельно улыбнулась Стиплу и запела о смерти и об отпущении грехов всем увидевшим свет в конце пути и изменившим свою жизнь. Адам заподозрил, что она сама сочиняет слова, потому как рифмы в этой песне не было, но, кроме него, никто ничего не заметил.

Стипл готов был рвать на себе волосы, его охватило отчаяние. Он терпел огромные убытки, и все из-за этой мисс Женевьев. С помощью уморительной мимики он пытался заставить ее спеть что-нибудь погорячее, побравурнее, но безуспешно.

Она не обращала на него никакого внимания и продолжала вгонять салун в тоску и раскаяние. Один из слушателей, всхлипывая, попросил, чтобы она снова спела песню про маму. Стипл в ужасе затряс головой, но Женевьев не могла не выполнить столь трогательной просьбы, и бедняга смирился.