Три розы - Гарвуд Джулия

— Та, которая послала тебе телеграмму?

— Да, — ответила Женевьев.

— Понятно… — неопределенно протянул Адам. — Итак, вы поехали по городам, пели и собирали деньги.

— Верно. — Женевьев вздохнула. — Эзекиел становился все требовательнее, мне не разрешалось даже никуда выходить с подругой. Он нанял людей следить за мной…

— Льюиса и Хермана?

Женевьев кивнула.

— Эзекиел сказал, что они будут меня защищать, если понадобится, но я боялась их больше, чем тех, от которых они якобы должны были меня защищать. Я все еще упрямо стремилась к своей мечте стать известной певицей, но потом кое-что произошло, и я поняла, какую пустую и мелочную жизнь вела.

— И что же случилось?

— Умерла моя мать, а я узнала об этом лишь через две недели после похорон. Мы пели в Бирмингеме, и одна из маминых подруг приехала туда, чтобы сообщить мне это печальное известие. Оказалось, что она послала Эзекиелу телеграмму, когда маме стало совсем плохо, но он скрыл это от меня. Никогда не прощу ни его, ни себя!

— Но если ты не знала…

— По его вине. Но и по своей тоже, — прошептала она. — Я должна была чаще приезжать и видеться с мамой, но, увлеченная своей мечтой, забыла о том, что для любого человека самое главное в жизни —семья.

— Эзекиел разрешил тебе уехать?

— Нет, но я все же сумела вырваться и побывала на могиле матери.

Он обнял ее за плечи и привлек к себе.

— А что с твоим отцом?

— Он умер за год до смерти мамы. — Женевьев тяжело вздохнула.

— Теперь я понимаю, почему ты так стремишься в Париж: единственный, кто у тебя остался из родных, — это дедушка. Да?

— Я… я не совсем точно сказала тебе насчет дедушки. Он в Париже, но…

— Но?

— Он давно умер. Я собираюсь туда, чтобы почтить его память.

— Почему ты хотела, чтобы я думал, будто он жив?

Она виновато посмотрела на него.

— Иначе бы ты узнал, что я совсем одна на свете, принялся бы жалеть меня, а мне не нужна жалость.

Увидев в глазах Адама нескрываемую нежность, девушка почувствовала непреодолимое желание свернуться клубочком у него на коленях и тесно прижаться к его груди. Чтобы удержаться от соблазна, Женевьев отодвинулась и сказала:

— Одиноких людей очень много, поэтому перестань смотреть на меня… такими глазами. Ты хочешь дослушать до конца или нет?

— Да, я хочу дослушать до конца.

Адам ласково погладил ее по руке. Ей так не хотелось, чтобы он убирал ладонь, но, как только она об этом подумала, он снова положил свою руку на колени.

— Получив известие о смерти матери, я решила ехать домой, и Эзекиел стал запирать меня в комнате. Я слышала, как он говорил Льюису, что я его кусок хлеба. Это было ужасное время! Смерть мамы все перевернула во мне. Я поняла, что моя мечта — совершеннейшая глупость. Я больше не хотела ни славы, ни успеха. Я подумала об отце, вспомнила его слова о том, что талант можно направить во благо и во зло, и сделала выбор: решила петь за деньги только тогда, когда не будет выхода.

— Ты пела в салуне за деньги.

— Да, но вовсе не для того, чтобы потешить свое тщеславие. И потом я пела только гимны. Нам нужны были деньги на еду и на кров.

— У тебя почти пять тысяч долларов, — напомнил он.

— Но это не мои деньги… Они принадлежат преподобному Корриману и семьям, которых он везет на поселение.

Адам кивнул, он все понял.

— Расскажи, как тебе удалось забрать деньги у Эзекиела.

— Однажды днем, когда мы были в Новом Орлеане, я сидела в саду.

— Где были твои охранники?

— В тот день за мной следил Лыоис. Я дала ему запереть себя в комнате, а потом осторожно выбралась через окно и убежала в сад при церковном дворике. Так вот, я слышала, как Эзекиел хвастался, что он собрал больше четырех тысяч долларов и ни цента не думает отдавать Томасу Керриману.

— И что на это ответил Томас?

— Он пригрозил обратиться к властям. Эзекиел рассвирепел. Он заорал, что убьет Томаса, если тот скажет кому-нибудь хоть слово, что ему уже случалось убивать и ему это раз плюнуть. Тут выскочили Лыоис и Херман, напали на Томаса и повалили на землю, а потом Эзекиел подбежал и принялся пинать его ногами. От испуга я даже не могла закричать. Опомнившись, я бросилась было разнимать их, но, к счастью, подоспели другие. Лыоис и Херман удрали, а Эзекиел, высокомерный, как всегда, спокойно повернулся и не спеша пошел к церкви.

— Тогда ты и решила забрать у него деньги?