Ты, Марианна - Бенцони Жюльетта

Побагровевший от гнева Язон готовился ответить, когда раздался холодный голос Лейтона, режущий, как лезвие бритвы:

— Абсолютно точно! Такой раб, как этот, стоит состояния, и я первый сожалел об этом наказании…

— Я взял его в Венеции не для продажи, — сухо оборвал Язон. — Я следую только законам моря. Если он умрет, тем хуже…

Продолжай, Арройо!

— Нет… я не позволю! Трус! Ты просто трус и палач!.. Я не позволю!

Боцман уже поднял бич, но с неуверенным видом. Дело в том, что лейтенант не мог удержать Марианну, силы которой удвоились от ярости. Вокруг них матросы, восхищенные этой кипящей гневом женщиной, смотрели, однако, не думая вмешаться.

Уже Язон вне себя побежал с полуюта на помощь лейтенанту, когда закричал марсовой:

— Капитан!» Помона» спрашивает, что происходит! Что мне ответить?

— Крики княгини должны были их встревожить, и через подзорную трубу им видно все, что здесь происходит, — тяжело дыша, проговорил О'Флаерти. — Следовало ее все-таки арестовать, капитан!

Если не оглушить, у нас нет другого способа заставить ее замолчать! И эта история не стоит морского боя одного против двоих.

— Чего-чего, а уж желания у меня достаточно, черт возьми! — выругался Язон, сжимая кулаки. — Сколько ударов получил Калеб?

— Тридцать!

Чувствуя, что победа не за горами, Марианна перестала отбиваться, стараясь восстановить дыхание, чтобы лучше кричать, если Язон не капитулирует.

На мгновение их полные одинаковой ярости взгляды встретились, но корсар первым отвел глаза.

— Отвяжите осужденного, — сухо приказал он, поворачиваясь на каблуках, — но закуйте его в кандалы! Если доктор Лейтон согласен им заняться, я передаю его ему.

— Ты отъявленный негодяй, Язон Бофор! — с презрением бросила Марианна. — Я не знаю, чем больше восхищаться: твоим чувством гостеприимства или гибкостью твоей чести!

Уже уходивший Язон остановился возле бизань-мачты, где два матроса отвязывали безжизненное тело эфиопа.

— Чести? — сказал он, устало пожав плечами. — Не употребляйте слова, смысл которых вы не понимаете, сударыня! Что касается моего гостеприимства, как вы говорите, знайте, что у меня на борту оно именуется прежде всего дисциплиной. Любой, кто не подчиняется общим правилам, должен перенести последствия этого!.. Теперь возвращайтесь в каюту! Вам нечего здесь больше делать, или я могу забыть, что вы женщина!

Не отвечая ему, Марианна гордо повернулась и приняла руку еще встревоженного О'Флаерти, предложившего проводить ее к себе. Но в то время как они направлялись к каюте, она заметила, что корабль проходит довольно близко от мрачного пустынного берега, резко контрастирующего с синевой моря и сиянием солнца.

Это были потрескавшиеся черные скалы с плешивыми верхушками, угрожающие острые кончики рифов. При нежном греческом освещении они выглядели словно декорации для грозы, ночи и кораблекрушения. Для казни также. Неприятно пораженная, Марианна обратилась к своему спутнику:

— Этот берег, что это такое, вы знаете?

— Остров Кифера, сударыня.

Она удивленно воскликнула:

— Кифера? Это невозможно! Вы смеетесь надо мной! Кифера… и пустынные мрачные скалы?

— К сожалению, это так! Остров любви! Охотно признаю, что он довольно обманчив! Кто бы согласился высадиться на эту бесплодную землю?

— Никто… и, однако, каждый это делает! С радостью и восторгом высаживаются на Киферу сновидений и попадают на безжалостный остров, где все разбивается вдребезги! Такова любовь, лейтенант: обман, подобный огням, которые береговые бандиты зажигают в опасных местах, чтобы привлечь потерявшие курс корабли па подводные скалы, где им пропарывает днище или борта. Это крушение! И тем более жестокое, что происходит именно в тот радостный момент, когда они верят, что достигли порта…

Крэг О'Флаерти затаил дыхание. Его жизнерадостное лицо выражало необычную для него растерянность. После некоторого колебания он прошептал:

— Не отчаивайтесь, сударыня. Это еще не крушение…

— А что же? Через два или три дня мы будем в Афинах. Мне останется только найти место на каком-нибудь греческом судне, идущем в Константинополь, тогда как вы направитесь в Америку.

Снова молчание. Стало похоже, что лейтенанту тяжело дышать, затем, когда Марианна обратила удивленный взгляд на его побагровевшее лицо, он, казалось, сделал громадное усилие, словно принимая долго сдерживаемое решение, и бросил: