Оливье, или Сокровища тамплиеров - Бенцони Жюльетта

Немного отдохнув, странник продолжил путь, мечтая поскорее добраться до очага, съесть горячего супа и лечь в постель: все это он найдет за стенами, поднимавшимися из рвов, заполненных водой Эсоны. Он спустился к каменным стрельчатым воротам со сторожевыми башнями по бокам и вошел в город. Вверху вырисовывались башни замка, который не принадлежал графам с тех пор, как Людовик VI присоединил Корбей к владениям короны и сделал его наследственным для королев. Но, став королевским городом, он охранялся еще лучше, чем прежде. Возможно, он, вместе с Сен-Дени и ярмаркой в Ленди, был одним из главных городов, снабжавших столицу.

Ступившему на подъемный мост Оливье преградила путь гизарма часового:

— Стой! Куда идешь?

— Работать у каноников приходской церкви.

— Которой? Их здесь две.

— Да? Я не знал. Той, что зовется храмом Богоматери, — ответил странник, перекрестившись.

— Откуда идешь?

— Из Парижа. Я резчик, но почему вы спрашиваете?

— Мы здесь всегда интересуемся, кто к нам приходит. Особенно когда смеркается.

Этот человек, казалось, не собирался пропускать Оливье. Видимо, ему было скучно. Он был почти таким же высоким, как и рыцарь, крепко сложен и, вероятно, искал ссоры, чтобы убить время. Однако Оливье ответил без раздражения:

— Будьте так добры, скажите, где находится собор Богоматери?

— Минуточку! Ты, кажется, очень спешишь?

— Да, я очень устал. Так что скажите мне, как пройти, и пропустите меня.

Одновременно он развернул перед носом часового охранную грамоту, которую вручил ему Ален де Парейль. Солдат, конечно, читать не умел, но королевская печать произвела на него впечатление. Он сделал шаг назад и опустил свое оружие:

— Ах, прощу прощения! Это квартал Сен-Леонар. Идите прямо по улице до моста. С другой стороны вы увидите башню и шпиль приходской церкви, которая стоит почти у самой воды.

— Спасибо.

Не мешкая, Оливье вошел под своды ворот, ощетинившихся острыми концами подъемной решетки, и тут же услышал, как она за ним опустилась. Чем дальше он шел вперед, тем меньше суеты становилось на улицах, зато в домах, где готовились к ужину, оживление возрастало. Стучали, закрываясь, деревянные ставни, и, кроме трех мужчин, споривших возле таверны, и мальчишки, бегущего с горшочком за свежей горчицей к ужину, он больше никого не встретил. Ступив на мост, он тут же увидел церковь, которую искал, и предположил, что в домиках, чьи крыши топорщились вокруг, как раз и жили каноники. Он также разглядел леса вокруг недостроенной квадратной колокольни, поднимавшейся над трансептом ^[80]церкви. Рабочих на лесах не было. Несколько больших шагов, и он оказался на маленькой площади, довольно неказистой для такого красивого храма. Сквозь витражи проникало сияние свечей, и слышалось пение: шла вечерняя служба. Решив оставить расспросы до конца церемонии, он снял шляпу, омочил пальцы в кропильнице и, перекрестившись, преклонил колени.

Кроме каноников, сидевших в своих креслах, в церкви почти никого не было: лишь несколько старушек и горстка мужчин. Оливье медленно прошел в короткий неф, вдоль которого тянулись два ряда галерей со стрельчатыми аркадами, опиравшимися на сдвоенные колонны, со знанием дела любуясь красотой этого архитектурного ансамбля, а также капителями колонн, в которых расцветали причудливые образцы флоры и фауны. Он почти дошел до светлого пятна, отделявшего неф от клироса, и тут увидел Реми. Стоя на коленях, закрыв лицо руками, молодой человек молился с таким жаром, что Оливье не решился его побеспокоить. Он подождал, пока тот поднял голову, и опустился на колени рядом с ним. Реми невольно взглянул на Оливье, и настоящая радость осветила его огорченное лицо:

— Оливье? О, слава богу, он услышал мои молитвы и послал мне помощь!

— Она так необходима вам?

— О, да! Но выйдем отсюда. На улице нам будет удобнее говорить.

Они обошли церковь и, пройдя за абсидой, достигли узкого пространства, за которым располагались сараи и строительная площадка. Реми вошел в один из них. Оливье увидел стол на козлах, наваленные на него скатанные в трубку планы, два табурета. Реми зажег масляную лампу. При свете Оливье лучше разглядел его осунувшееся лицо. Выражение его было столь мрачным, что Оливье забыл о голоде и усталости и, чтобы дать товарищу время свыкнуться с его появлением, задал незначительный вопрос: