Оливье, или Сокровища тамплиеров - Бенцони Жюльетта

— Еще один довод, чтобы разобрать обломки, отец! Надо откопать останки этого демона...

— От него, должно быть, мало что осталось...

— То, что нам удастся найти, мы покажем людям, а потом выбросим останки этого мерзавца в поток. А потом восстановим башню. Нам нужно замаскировать камин. К тому же, неизвестно, в порядке ли его механизм. Если он не пострадал, то надо сломать и его, чтобы навсегда преградить дорогу к Ковчегу, обнаружить который может любое непредвиденное обстоятельство. И когда зло будет наказано окончательно, отец Ансельм торжественно благословит восстановление башни...

— Наверное, ты прав, надо об этом подумать. Но ты, надеюсь, не хочешь, чтобы мы принялись за дело сейчас же?

— Нельзя затягивать. Возьмемся за работу сразу же, как только мы с Монту совершим паломничество к Нотр-Дам-де-Мустье!

— Ты снова хочешь покинуть меня?

— Всего на три дня, — улыбнулся Оливье. — И больше я никогда не оставлю вас.

Мужчины спустились к замку, откуда уже выходил Монту.

— Мы отправимся в Мустье, как только вы захотите, — сказал ему Оливье. — У нас появился еще один повод вознести благодарственную молитву.

И в нескольких словах он рассказал ему о смерти Ронселена. Во время рассказа лицо Монту оставалось бесстрастным, и, дослушав до конца, он не произнес ни слова. Бывший тамплиер лишь подошел к руинам и стал рассматривать их. Оливье не мешал его сосредоточенным размышлениям, но, спустя какое-то время, подошел к нему. Пьер повернулся, и Оливье увидел слезы на его лице.

— Вы плачете? — удивился он.

— Не о нем, а о своем младшем брате... которого он развратил, растлил, сбил с пути, как и некоторых других тамплиеров. Антуан покончил с собой, а я стал тамплиером, чтобы найти и наказать виновника этого несчастья.

— Не он один сбивал с пути наших людей, — заметил мягко Оливье. — Задолго до него Восток и его странные учения проникли в Храм.

— Конечно, но мне был дорог один Антуан, и помыслы мои не были чистыми, когда я надел белые одежды. Я тоже должен быть благодарен Господу: он сам отомстил за меня... Пойдемте, пожалуйста, в Мустье. Мне не терпится оказаться там.

Через час они отправились в паломничество пешком, как подобало божьим странникам, которые через всю Европу стекались к святым местам. Через пять дней Оливье вернулся один...

Когда они пришли в Мустье, солнце высекало молнии из большой бронзовой звезды, висевшей над головокружительной впадиной между двумя скалами-близнецами. Эта картина показалась Монту знаком, согласно которому ему надлежало отправиться в Дамаск ^[83]: он упал на колени, потом простерся на земле, затем поднялся в часовню, где когда-то молилась Санси, прося Богоматерь о том, чтобы сын ее не стал тамплиером.

Все время, пока шла служба, Оливье думал о матери. Теперь, после стольких драм, страданий и испытаний, ее просьба, наконец, была услышана. И спасенный сын спрашивал себя, как бы она пережила это странное исполнение ее желаний. И тогда он стал молиться о ней и о своих близких с прежним жаром, не думая больше о Монту, как и тот больше не думал о своем товарище. Оливье ничего не знал о тех неисповедимых путях, по которым следовал удивительный лучник, осмелившийся помочь собору заговорить, и только в ту минуту, когда пришла пора возвращаться домой, стало ясно, что они расстаются: Пьер де Монту хотел вступить в монастырь, над которым сияла звезда Востока. Оливье не удивился, не стал оспаривать его решение, — да и по какому праву? — которое, без сомнения, было твердым. И он расстался с Монту, как расстался когда-то с Эрве: сердечно пожав товарищу руку, но, на этот раз, пообещав иногда навещать его. В последний момент Монту все же опустился на землю.

— Мне бы хотелось крестить ваших детей... когда они появятся у вас! — сказал он серьезно.

Оливье вздрогнул:

— Моих детей? Значит, я должен иметь детей?

— Это цель всякого христианского брака, разве не так? Вы очистили душу, и вы женитесь. Эта красивая девушка вас любит. Вы тоже ее любите: мне достаточно было увидеть вас вместе, чтобы убедиться в этом.

— Но я давал обеты! Как же я смогу нарушить их? — пробормотал Оливье, и в голосе его вдруг зазвучала крайняя усталость. — Говоря откровенно, я должен был бы последовать вашему примеру.

— Это было бы глупо. Во-первых, потому, что я ни для кого никогда не был примером... А потом, ведь Церковь покончила с Храмом. Если его больше нет, то нет и ваших обетов...