Роза на алтаре - Бекитт Лора

Да, жизнь стала совсем другой, и Элиана иногда удивлялась тому, что на душе у нее все по-прежнему: та же скука, глухая тоска и… смутное ожидание счастливых перемен.

Первое время после свадьбы она продолжала вести жизнь молодой светской женщины, благо в Париже несмотря ни на что было открыто множество танцевальных и игорных залов, и около двадцати театров ежевечерне давали спектакли. Но Элиана уже не могла заставить себя веселиться как прежде, а после на плечи семьи легло бремя непомерно возросших налогов и волнений, вызванных опубликованием ряда декретов об отмене дворянских привилегий.

Летом 1790 года было упразднено наследственное дворянство и титулы, а после принятия Конституции 1791 года использование знаков дворянского отличия признавалось преступлением против государства. Множество церквей подлежало национализации, а всех священников обязали в недельный срок принести гражданскую присягу.

На Марсовом поле был сооружен знаменитый «алтарь отечества», и на устах людей зазвучали позднее ставшие печально известными всему миру имена: Дантон, Марат, Робеспьер…

…Элиана не стала заезжать домой, а отправилась прямо в особняк родителей, куда они с Этьеном были приглашены на обед. Она сошла на темную мостовую, по которой танцевали струи дождя, и на мгновение остановилась, глядя на окна родного дома, на тонкое черное кружево чугунной ограды, на заброшенные цветники… Особняк выглядел мрачным и унылым, возможно, из-за погоды, или в том было виновато настроение, в котором пребывали его обитатели.

Молодая женщина вздохнула. Ей было нелегко встречаться с отцом: он казался таким удрученным и хмурым после того, как потерял место судебного секретаря и был вынужден удалиться на покой. В душе Филипп де Мельян оставался приверженцем порядков старого времени и отказывался понимать, почему его разом лишили всего того, чего предки добивались столько лет и что он сам заслужил долгим, кропотливым трудом.

«Теперь я понимаю значение выражения «жизнь покажется долгой», – говорил он. – Нет хуже участи, чем утонуть в пустоте дней и изнывать от бремени собственного существования. Я столько лет верой и правдой служил Франции и королю, а нынче оказался лишним. Хотя если этой стране не нужен даже государь, что говорить обо мне! Теперь единственный смысл жизни для меня – дождаться ее конца!»

Молодая женщина вошла в дом, поднялась на первую площадку лестницы с потускневшей позолотою перил и взглянула на себя в большое, во весь рост зеркало.

Элиана вспомнила девушку, которую видела в этом зеркале три года назад, хорошенькую, самоуверенную, нарядную, – создавалось впечатление, будто она только что сошла с глянцевой обложки «Галереи мод». Все детали костюма были продуманы до мелочей, и в то же время ее внешность носила печать забавной легкомысленности: лукавый взгляд из-под пушистых ресниц, слегка напудренное, нежное, как персик, лицо, кокетливо сдвинутая набок шляпка, блестящие кольца, в изобилии унизывающие тонкие пальчики…

О нет, глядящая на нее сейчас молодая женщина выглядела совсем иначе! Простое фиолетовое платье без отделки и украшений (с некоторых пор дамы старались одеваться как можно скромнее, чтобы не выделяться из толпы), бледное похудевшее лицо, большие карие глаза с каким-то странным, испуганно-тревожным блеском и темные, приподнятые словно в трагическом недоумении брови.

Страх! Он уже тогда крепко держал ее в своих руках, хотя, возможно, она еще не осознавала этого…

Войдя в гостиную вслед за объявившим о ее прибытии лакеем, Элиана приветливо улыбнулась матери и отцу.

Этьен уже был там, он разговаривал с Филиппом. Увидев Элиану, привстал с места.

– Где ты была так долго? Ты не слишком промокла, дорогая?

– Нет, – ответила Элиана, и Этьен вернулся к беседе. Они с Филиппом говорили о политике. Элиана не вмешивалась: эта тема беседы традиционно считалась мужской.

– Наконец мы увидели голову гидры, называемой Революцией, – медленно, словно про себя, произнес отец. – Якобинский клуб! О, они верно уловили, куда дует ветер! Все эти слова об освобождении народа – только слова! Их идеи замешаны на ненависти и пахнут большой кровью!

– Голов у гидры может быть сколько угодно и разных, – отвечал Этьен, – но хвост всегда один – чернь. Подумать только, эти чертовы якобинцы всерьез хотят объединиться с санкюлотами,^[1] смешать с грязью себя и все вокруг!