В объятиях любви - Картленд Барбара

В конюшне стояла полная тишина, и — маркиз догадывался — там дежурил лишь один молодой конюх. Он спал на куче сена в пустом стойле.

Он сразу же проснулся, услышав обращение к нему, и, очевидно, ожидал выговора, страшно обрадовавшись, когда вместо этого получил щедрое вознаграждение за то, что оседлал жеребца маркиза.

Выведя жеребца из конюшни, маркиз посадил Аспазию в седло и вскочил на коня, усевшись позади нее.

Она пыталась занять как можно меньше места в седле, но он обхватил ее левой рукой, прижав к себе, а правой управляя жеребцом, и они выехали из усадьбы довольно хорошей рысью.

Только когда они были уже довольно далеко от дома, он заговорил с Аспазией, впервые с тех пор, как они вышли из спальни:

— Вы должны направлять меня, — сказал он.

— Я думаю, лучше будет, — ответила она, — если мы поедем к моему дому тем же путем, которым я приехала сюда.

Так нас никто не увидит.

— Это разумно, — согласился маркиз, — а когда я возвращусь сюда, я скажу, что отвез вас домой потому, что вы пожелали уехать пораньше.

— Разве это обязательно.., говорить?

— Я никогда не лгу, если в этом нет абсолютной необходимости.

Аспазия вспомнила, как подобное говорила и ее матушка:

"Я ненавижу ложь и не правду, — однажды заметила она своим мягким голосом, — но если нам приходится лгать, чтобы спасти кому-нибудь жизнь или же чью-либо репутацию, тогда мы называем это «белой ложью», которая не заслуживает порицания. — И подумав немного, миссис Стэнтон добавила:

— В этом случае ложь должна быть убедительной и как можно более правдивой".

Аспазия понимала, что имела в виду ее матушка, и знала, что сейчас «белая ложь» совершенно необходима, а следовательно, простительна.

Они довольно долго ехали в молчании, прежде чем маркиз сказал:

— Я думал о том, что вы рассказали мне, Аспазия, и хочу, чтобы вы внимательно выслушали то, что я скажу вам.

— Да, конечно.

Девушка чувствовала себя спокойной в его объятиях, ведь он такой сильный, и ей нечего опасаться.

Но она знала, что как только она приедет домой и он уедет назад, ее страхи вновь вернутся к ней — страх, что герцогиня не исполнит своего обещания даже после того, как прочтет письмо, страх, что ее дядю уволят и им придется оставить дом священника.

Как будто уловив ее мысли, маркиз продолжал:

— Я намеревался уехать в Лондон сегодня к вечеру, но теперь я останусь до завтра. Поэтому, если вы случайно получите какие-нибудь известия, огорчительные для вас, вы можете обратиться ко мне. Вы знаете, где находится мой дом в Ньюмаркете?

— Да, я знаю, — подтвердила Аспазия.

Джерри показывал ей этот дом после того, как они видели Победителя, выигравшего на скачках два года назад. Ипподром был расположен недалеко от конюшен скаковых лошадей маркиза.

— Если я не получу от вас известий завтра утром, — продолжал маркиз, — я возвращусь в Лондон. А если вы после этого захотите связаться со мной, любой покажет вам мой дом на Беркли-сквер.

— Вы очень.., добры, беспокоясь.., обо мне, — сказала Аспазия тихим голосом.

— Но это не все, — продолжал маркиз, — если герцогиня все же уволит вашего дядю, — хотя это теперь маловероятно, вы же выполнили обещание, — я думаю, что смогу найти ему приход в одном из моих поместий.

Аспазия восторженно вскрикнула и повернула голову, чтобы взглянуть на него.

— Возможно ли быть столь удивительным человеком? — спросила она. — Теперь я больше не боюсь будущего и чувствую, что Бог ответил на мои молитвы.

— Но я хочу, чтобы вы пообещали мне лишь одно.

— Что же это?

— Пообещайте мне, что, несмотря на любые повеления герцогини, несмотря на любые ее слова, вы никогда больше не будете посещать Гримстоун-хауз.

— Нет, конечно, нет! — заверила Аспазия, и маркиз почувствовал дрожь, пробежавшую по ней.

Он понял, что она вспомнила ужасы прошлого вечера, и твердо сказал:

— Забудьте обо всем! Выбросьте из своей головы, и я посоветовал бы вам не говорить никому, особенно вашему дяде, о том, что вы видели и слышали там.

Аспазия знала, что она расскажет об этом лишь Джерри, но, конечно, не дяде Теофилу.

Если бы она рассказала ему, он счел бы своей обязанностью выразить протест герцогине относительно ее поведения, а это обернулось бы катастрофой для них.

— Вы обещаете? — настаивал маркиз.

— Я не скажу.., ничего моему дяде, — пообещала Аспазия. — Он совершенно безгрешный человек, и всегда хорошо думает о других. Я уверена, что он не имеет представления о порочности, царящей в Гримстоун-хауз.