Змея Сатаны - Картленд Барбара

Ее голос задрожал, и это встревожило графа. Он сказал:

– Я уверен, что это плоды вашего воображения.

– Я сама пытаюсь себя в этом уверить, – сказала Офелия – И в то же время... ее глаза смотрят на меня. Преследуют меня... вынуждают на что-то. – Она сделала беспомощный жест рукой. – Это трудно объяснить, но, когда оно передо мной, ее лицо кажется совсем реальным.

Теперь граф вспомнил, что в Индии факиры и другие люди, с которыми он разговаривал, были убеждены в возможности передачи мыслей. Местные жители всегда знали о том, что должно случиться задолго до события. Сотни раз его ставило в тупик и интриговало то, что он считал ясновидением или просто передачей мыслей от одного человека к другому. И если Цирцея занималась черной магией, то, может быть, она могла вступать в контакт со своей падчерицей, где бы та ни пряталась.

Он не хотел, чтобы Офелия догадывалась об этих мыслях, которые могли бы обеспокоить ее еще больше, и вместо этого спросил:

– И что вы делаете, когда видите лицо вашей мачехи?

– Я молюсь, – просто ответила Офелия. – Я молюсь очень усердно. Но иногда этого недостаточно. Я чувствую.

Она замолчала, и граф сказал:

– Продолжайте, я хочу знать, что вы чувствуете.

– Вы подумаете, что я совсем глупая, – сказала она, – но я чувствую, как она преследует меня... как какое-то ужасное и неотвратимое зло. – С этими словами она, не сознавая того, что делает, взяла графа за руку. – Пожалуйста, помогите мне, – прошептала она, – я боюсь.

Граф подумал, что у нее есть для этого все основания, и, сжав своей сильной рукой ее дрожащие пальцы, сказал:

– Вот что я сделаю: я принесу из замка одну вещь, которую дал мне некто, кто хотел таким образом выразить свою благодарность.

– Так же... как и я...

– В точности так, – согласился граф. – Как и вы, она решила, что я спас ей жизнь.

– Это кто-то из тех людей, кого вы спасли во время французской революции? – спросила Офелия.

– Кто вам про это рассказал?

– Нэнни рассказала, как невероятно храбро вы себя вели. И как вы не только помогали эмигрантам спастись, но и помогали им, когда они оказывались в Лондоне без гроша в кармане.

Граф прочел восхищение в ее взгляде.

– Мне очень повезло, – сказал он. – Удалось привезти сюда целыми и невредимыми не только нескольких французов и француженок, но и себя самого.

– А если бы вас... убили, – спросила Офелия, – то вы бы не смогли теперь помочь мне.

– Пожалуй, – согласился граф. – Но видите, я здесь и намереваюсь помочь вам, Офелия. Вы должны верить, когда я говорю вам, что образ, который я вам принесу, защитит вас от вашей мачехи, потому что власть добра гораздо сильнее, чем зло.

– О, пожалуйста, – сказала Офелия. – Я могу получить его поскорее, может быть, сегодня?

– Я съезжу за ним, как только допью чай, – пообещал граф. – Но вы понимаете, конечно, что мы не должны волновать Нэнни.

– Конечно... нет, – согласилась она.

Граф встал и пошел за Нэнни. Пока они шутили и смеялись за чаем, мысли его были обращены к Цирцее Лангстоун.

Впервые он с полной серьезностью отнесся к ее интересу к черной магии.

До этого она представлялась ему жестокой, крайне неприятной женщиной с постоянным стремлением причинять кому-то страдания. Теперь, после слов Офелии, он начал верить в то, что на самом деле все гораздо серьезнее. Благодаря тому, что он узнал и испытал, будучи в Индии, он не смеялся над разговорами о магии, как многие из его современников.

Он видел, как факиры производят сверхъестественные действия, необъяснимые гипнозом или доверчивостью зрителей. В отличие от многих других англичан, его всегда очень интересовали индусы, и этот интерес открывал для него многие двери, закрытые для других белых людей. Он был даже удостоен привилегии встретиться с садху, которые, похоже, действительно были святыми, как верили их последователи.

Вернувшись в Англию, граф утратил интерес к оккультным наукам, но теперь все прочитанное или открытое для себя когда-то раньше снова возникло в его сознании, и он понял, что если Цирцея действительно практикует черную магию, то ее возможности гораздо более опасны, чем в то мог бы поверить незнакомый с этими делами человек.

Проще всего было бы посмеяться над фантазиями больной девочки и решить, что мачеха терроризировала ее до такой степени, что при одной мысли о ней начинает мерещиться ее лицо в темноте.

Неприятное ощущение подсказывало графу, что за этим кроется что-то большое. Что-то такое, чего он не мог объяснить, но и не мог отбросить, как невозможное.