Князь Ночи - Бенцони Жюльетта

– А если…

Но он уже исчез. В ущелье раздавались только крики Годивеллы, требующей, чтобы Гортензия вернулась в дом. Впрочем, последняя и сама не имела охоты задерживаться. Несмотря на теплую одежду, она уже продрогла, ощущая тот же странный холод, что и в день прибытия в Лозарг. Этот холод шел изнутри, словно бы, покидая ее, повелитель волков унес с собой весь жар ее крови… И все же, возвращаясь в замок, она уже не чувствовала себя такой одинокой. Это ее новое ощущение никак не было связано с присутствием Годивеллы, поджидавшей ее на пороге, скрестив руки на своем синем фартуке и воинственно поглядывая в ту сторону, где исчез повелитель волков.

– Сразу видно, – заворчала она, тряся головой, так что кисточки на чепце закрутились как мельничные крылья, – сразу видно, что хозяина нет в доме. Иначе этот негодяй не позволил бы себе околачиваться здесь!

– Вы уверены, что он боится вашего хозяина? И к тому ж дорога принадлежит всякому. А что касается часовни, то она – господня, даже если маркиз считает, что имеет на нее права и может запрещать другим в нее входить!

Годивелла с подозрением уставилась на нее.

– Ну вот, вы опять за свое?.. Ишь как надулась. Да знаю я, что он ничего не боится, наш волчий пастух! Это другие прочие его побаиваются. Вы думаете, водиться с дьявольскими созданиями – христианское дело? И разговаривать с ними, заставлять их себе служить?

Она стала быстро креститься, закрывая дверь прихожей с такой основательностью, как если бы Жан, его волки и все черти ада вот-вот собирались вторгнуться в замок.

– Да оставьте же дьявола в покое, Годивелла. Волки – создания божьи, как и прочие животные. Великий святой Франциск Ассизский тоже говорил с ними, – наставительно заметила Гортензия, сама удивившись тому, что встала на сторону зверей, которых так боялась. – Жан их кормит, после этого почему бы им его не слушаться? Поморите голодом ищеек нашего фермера, увидите, какими они станут злыми!

Искоса взглянув на девушку, Годивелла нахмурилась:

– Поглядеть на вас, так подумаешь, что этот здоровый повеса весьма преуспел?

– Он меня выручил из затруднительного положения. Он мне помог. Это уже немало, и я не имею никаких причин быть неблагодарной… Кстати, поскольку вы его так хорошо знаете, не могли бы вы, Годивелла, объяснить мне, кто он, собственно, такой?

– Если он не взялся сам вам все растолковать, то на меня рассчитывать нечего!

И с величественностью большого военного корабля, возвращающегося в порт, распустив все паруса, Годивелла направилась в кухню. Дверь за ней захлопнулась, ясно давая понять, что на сей час досужим разговорам пришел конец.

Решив, что благоразумнее оставить ей время избыть свое раздражение, Гортензия повесила рыжий плащ на вешалку и поднялась в свою комнату. Она пошевелила угли, подбросила два новых полена, сняла толстые башмаки и поставила их сушиться, а затем, скользнув маленькими ступнями в ковровые домашние туфли, подошла к своему миниатюрному секретеру и устроилась за ним, впервые испытывая приятное чувство, что вернулась домой и что здесь ей хорошо.

Она зажгла свечи, открыла тетрадь, взяла перо, очинила его, обмакнула в чернила и принялась за первую страницу дневника с мирным удовольствием человека, для которого писание неизменно является счастливым занятием.

Воскрешая в памяти и под пером первые минуты своего пребывания в Лозарге, она потеряла счет времени. Пять больших страниц были уже заполнены высокими правильными строками, когда кто-то поскребся в дверь. На ее приглашение войти появился Пьерроне.

– Ужин подан, госпожа! Тетушка просит вас спуститься, не мешкая. Яичница с сыром – это не так вкусно, если не горячо. А что до господина Гарлана, он вас уже ждет!

– Где же? – спросила, внезапно встревожившись, Гортензия.

– Ну… да в зале же, чтоб ее! Тетушка сказала так: ежели господина маркиза нет, это не значит, что все будет не так, как если бы он был!

– Боже милосердный! Я буду ужинать один на один с учителем?..

– А то как же! А вам бы хотелось в кухне?

– Еще бы! А впрочем… надо покончить с этим побыстрее. Иду!

Поправив прическу и надев приличествующие случаю туфли, она спросила себя, не является ли то, что ее заставляют ужинать в ледяной зале в обществе человека, не внушающего ей никакой симпатии, своего рода местью со стороны Годивеллы. И решила удостовериться в этом. Спустившись на первый этаж, она направилась прямо в кухню, где обнаружила оскорбленную даму, занятую перемещением со сковороды на блюдо достославной яичницы, в меру поджаристой и ароматной.