Исповедь королевы - Холт Виктория

Я вышла на балкон, шепча про себя молитву и думая о своей матушке и всех предостережениях, которые она мне направляла. При этом в голове мелькнула мысль: а видит ли она меня сейчас с небес? На моей совести лежат огромные безрассудства, но, по крайней мере, сейчас я ее не опозорю. Если мне суждено умереть, я умру как представительница дома Габсбургов, как она ожидала бы от меня.

Моя голова была высоко поднята, и я была полна решимости не показывать страха. Наступила тишина, которая, казалось, длится вечно. Потом кто-то крикнул: «Да здравствует королева!» Возгласы были оглушающими. У меня закружилась голова, но улыбка не сходила с лица.

Внизу люди вызывали меня, короля и дофина. Казалось, что они больше не проявляют к нам ненависти и любят нас.

Однако я не была такой наивной, как когда-то. Мне было известно, что любовь людей сегодня может завтра превратиться в ненависть. Возгласы осанна и распятие были недалеки друг от Друга.

Наконец этот бесконечный день окончился, и мы, измученные, добрались до своих постелей. Людовик сразу же погрузился в сон, а меня еще долго не покидали мысли о новых испытаниях, которые нам уготовило будущее.

На следующий день король рассказал мне, что происходило в Париже. Сон освежил короля, не оставив на утро никаких следов тяжелых испытаний, перенесенных им накануне. Я не знала другого человека, который мог бы так спокойно относиться к большим несчастьям. Казалось, что божественное провидение специально подготовило его к той роли, которую ему предстояло сыграть.

Когда он прибыл в Париж, мэр столицы Байи, который стал одним из лидеров третьего сословия, уже поджидал его, чтобы встретить и вручить ключи от города. Такое возвращение к древней традиции подняло оптимизм Людовика. На первый взгляд казалось, что все обойдется хорошо.

Байи сказал:

— Я принес Вашему величеству ключи от вашего доброго города Парижа. Эти слова говорились Генриху IV. Он вновь покорил народ, а теперь народ вновь покоряет своего короля.

Такие слова звучали не совсем вежливо: контраст между Луи и Генрихом IV, которого французы всегда считали своим величайшим королем, был оскорбительным. Однако Людовик не выразил гнева и спокойно принял ключи. Мне легко представляются его благожелательные улыбки, которые он расточал угрожающей толпе, окружавшей его карету. Я легко могу себе представить, что ее расстраивало отсутствие страха перед угрозами.

Кто-то выстрелил в него на площади Людовика XV, но пуля не попала в короля, а убила какую-то женщину. В общей суматохе этот инцидент остался почти незамеченным.

У мэрии Людовик вышел из экипажа, и люди, скрестив пики и мечи, образовали проход, по которому он проследовал. В здании он прошел к трону, а приветствующие его мужчины и женщины набились в зал. В моей голове живо возникла сцена, которая могла бы вызвать ужас в сердце любого человека, но не у него, ведь он все же должен видеть себя отцом, немного огорченным, поскольку дети вели себя очень плохо, но готовым улыбнуться и простить их при первых признаках раскаяния.

Раскаяния не было. Теперь они были хозяевами, и, хотя его манера вести себя сбивала их с толку, они были полны решимости не пренебрегать своим положением, так же, как и он.

Его спросили, согласен ли он с назначением Жана Сильвена Байи мэром Парижа, а Мари Жозефа Жольбера Мотье Лафайета — командующим Национальной гвардией. Он сказал, что согласен.

После этого он снял шляпу и, стоя без головного убора, объявил:

— Вам покоряюсь я. Мое желание состоит в том, чтобы я и нация были едины, и, полностью полагаясь на любовь и верность своих подданных, я отдал приказ войскам уйти из Парижа и Версаля.

Раздались восторженные крики. Он доброжелательно улыбнулся, еще не осознавая, что теперь открыл перед повстанцами прямую дорогу к революции.

Когда ему дали трехцветный национальный флаг и попросили приколоть его к шляпе, это не вызвало в нем тревоги. Как бы реагировал его дедушка на такое оскорбление? Кто мог осмелиться предложить такое Людовику XIV? А мой Людовик спокойно взял его, снял шляпу и воткнул в нее этот символ нации. Он, король, был одним из них. И что они могли делать? Даже в такой ситуации королевское достоинство должно было удержать их в благоговейном страхе.

Радостными криками «Да здравствует король!» они приветствовали его.

К счастью, при этом присутствовало несколько мужчин, которые, хотя и являлись сторонниками реформ, ненавидели насилие и понимали, что страну можно будет уберечь от катастрофы, если удастся всех успокоить лишь законным и конституционным образом. Одним из них был граф де Лалли-Толендаль.