Кречет. Книга III - Бенцони Жюльетта

— Ты говорить, бежать невозможно?

— Есть один способ, Понго, — ответил Жиль, пожимая плечами. — Он называется смерть.

— Смерть?

— Да, может быть, это лучший выход… Моя смерть освободит Жюдит, спасет королеву и кардинала… Через три дня, если нам не удастся убежать раньше, граф найдет здесь только мой хладный труп…

— Но как умереть, не имея оружия?

— Есть тысячи способов: например, повеситься на галстуке или вызвать сюда стражника и отнять у него шпагу…

— Хорошо, но лучше взять шпагу, чтобы бежать!

А почему бы не попробовать! Бороться за свободу и умереть со шпагой в руке лучше, чем со страхом ждать приговора и провести остаток своей жизни узником королевской тюрьмы. Потом, кто знает, с Божьей помощью и не такое удавалось!

— Остается выяснить, — продолжал Турнемин уже вслух, — если мы сбежим, останется ли жива Жюдит. Ведь граф Прованский способен убить ее, чтобы только отомстить мне. Боюсь, Понго, что только моя смерть сможет освободить ее.

— Тогда, — сказал индеец, — я умирать с тобой. Здесь нечего больше делать, завтра я начинать Песню Смерти.

Жиль не стал его отговаривать, это было бы совершенно бесполезно. Раз приняв какое-нибудь решение, Понго никогда не отказывался от него.

Индейцы не боятся смерти: она для них такое же повседневное дело, как охота или еда. С детства каждый из них знает, что в предназначенный день она возьмет его за руку и уведет в страну вечной весны и вечной охоты, в страну Великого Духа… Смерть — это друг, ее полагается встречать радостной песней, находит ли она тебя в поле или у пыточного столба…

Перед смертью Понго должен спеть свою песню — это обычай его народа. С легкой улыбкой думал Жиль о впечатлении, которое произведет она своими дикими и странными звуками на стражу Бастилии. Кто знает, не откроются ли тут какие-нибудь неожиданные возможности?

Понго должен был запеть на рассвете. Но начало песни Жилю не удалось услышать. В полночь внезапно заскрипел замок и дверь отворилась. Турнемин вскочил, привычным движением ища свою шпагу. В свете фонаря, который держал зевающий Гийо, он разглядел четырех солдат и их лейтенанта шевалье де Сен-Совера.

— Одевайтесь и следуйте за мной, сударь, — сказал он. — Соблаговолите поторопиться!

Несмотря на таинственность и мрачность этой сцены, заключенный ощущал скорее радость, чем испуг. Новая возможность для побега! Но куда поведут его: на суд, или на допрос, или в камеру пыток?..

По крайней мере, насчет последнего можно не волноваться — добрый Людовик XVI запретил пытки. Значит, приговор, по суду или без суда, что скорей всего… К смерти его вряд ли приговорят…

С радостной поспешностью Турнемин оделся, хлопнул по плечу Понго, как бы призывая его набраться терпения, и повернулся к офицеру:

— Я готов, сударь! Позвольте узнать, куда вы меня везете?

— Вы все увидите сами. Пошли!

Солдаты окружили Турнемина и повели его вниз по винтовой лестнице, той самой, на которой еще так недавно они с Понго обсуждали план побега. Лестница заканчивалась дверью и выходила на широкий внутренний двор тюрьмы, так называемый второй двор.

Оказавшись на улице, Жиль жадно вдохнул живительный свежий воздух — он отвык от него за время своего заключения. Потом оглянулся, пытаясь понять, куда же ведут его солдаты.

Посреди двора стояла закрытая зарешеченная карета, окруженная группой конных жандармов.

Незнакомый Жилю жандармский офицер прогуливался возле ее дверцы. Турнемина подвели к офицеру, и Сен-Совер сказал, указывая на арестанта:

— Вот тот заключенный, за которым вас посылали. Смотрите за ним внимательно, нам говорили, что это очень опасный преступник.

— Не бойтесь, у нас не убежит! Прошу в карету, сударь!

Турнемин забрался в карету, рядом с ним сел офицер. «Пошел!» — скомандовал он, и карета помчалась.

Куда его везут. Жиль не видел — окна кареты, закрытые медными ставнями, не пропускали света. В полной темноте Жиль прислушивался к стуку копыт лошадей: сначала звонко — по мостовой, потом глухо — по деревянному настилу моста, потом снова звонко.

— Уполномочены ли вы, сударь, сообщить мне, куда меня везут? — спросил он у офицера.

Но ответа не последовало, и тогда смутное беспокойство сжало сердце Турнемина. Он вспомнил рассказы бывалых гвардейцев о страшных застенках и тюрьмах, по сравнению с которыми даже Бастилия кажется раем. Что ждет его, увидит ли он когда-нибудь Жюдит, за что столько бед свалилось на его бедную голову?