Песня сирены - Холт Виктория

И вдруг выяснилось, что мы не одни. Дамарис была здесь, и вспышка молнии выдала нас ей раньше, чем она покинула комнату. Вот так все это и случилось. Как могла я это объяснить Дамарис?

Это положило конец нашей страсти. Мэтью был в ужасе. Я поняла, что его чувство к Дамарис было сильным и нежным.

Он все время повторял:

— Но она видела нас! Дамарис видела нас!

— Это очень неудачно, — согласилась я.

— Неудачно?! — воскликнул он. — Это несчастье!

Мы молча оделись, нашли наших лошадей и поехали обратно. Я велела Мэтью возвращаться в Грассленд, продолжая репетировать свое объяснение с Дамарис, когда она вернется домой.

Но она не вернулась, а когда отец принес ее домой, мы думали, что она умрет. Если я скажу, что мучилась раскаянием, это может показаться лицемерием, но это так и было. Это оказалось слишком сильным потрясением для девушки. Она не могла понять, что случилось, и никогда не сможет этого понять.

Во второй половине следующего дня я поехала к Мэтью рассказать о состоянии Дамарис. Он был страшно огорчен и считал меня чуть ли не ведьмой. Хорошие люди всегда таковы: когда они ведут себя неподобающим образом, то ищут козла отпущения: «Это не моя вина, Господи, это сатана искушал меня!» В то время такие люди, как я или Харриет, видят себя такими, какие мы есть на самом деле. Мы говорим: «Я этого хотела, и я это получила! Нет, я не думала о последствиях моего поступка, только сейчас, когда дело стало плохо, я думаю об этом». Мы, по крайней мере, в определенной степени честны по отношению к самим себе. Да, конечно, есть кое-что хорошее в худших из нас, а иногда не все хорошо и в лучших из людей.

Мэтью продолжал навещать нас, и, когда узнал, что Дамарис начала поправляться, он уехал. Не думаю, что он когда-нибудь сможет заставить себя встретиться с нею лицом к лицу.

Ему было нетрудно уехать, потому что его мать все еще была в Лондоне, как раз решив, что город ей больше подходит, и собралась продать Грассленд. Она так и не вернулась до моего отъезда. Я редко видела Мэтью. Наша краткая идиллия, которая привела к такому несчастью, закончилась.

Я сказала, что тоже должна возвращаться: я так долго не видела своего мужа и ребенка.

Итак, я отправилась в Эйот Аббас и постаралась забыть о несчастье, причиной которого была я.

* * *

Прошел год. Я не видела ни мать, ни Дамарис с тех пор, как Дамарис начала выздоравливать. Дни шли за днями. Я говорила, что мне трудно оставить дочь, а мама считала, что Дамарис, хотя и поправляется, все еще не в состоянии выдержать поездку ко мне. Мы должны были довольствоваться письмами.

Я вновь мысленно пережила эти события. Даже спустя столько времени я не могла себе представить, какой могла бы быть встреча с Дамарис. Наверняка мы обе будем смущены.

Кроме того, я раскаивалась, считая себя виновной в том, что произошло, — я изменила лучшему из мужей, и все из-за минутной прихоти. То, что я была переполнена любовью, не могло служить мне оправданием. Я намеренно увлекла мужчину, который был почти помолвлен с моей сестрой, и в то же время предала своего мужа. Я не могла найти оправдания своему поведению, но, по крайней мере, я могла попытаться вернуть мужу причиненный ущерб.

Бенджи был очень рад. Он никогда не видел меня в таком настроении. Я была любящей, кроткой, я думала о том, чтобы сделать его жизнь приятной, нетрудно было сделать его счастливым.

Кроме того, была еще и Кларисса. По натуре я ни в коей мере не отношусь к типу «женщина-мать», но невольно я поддавалась обаянию Клариссы. Ей было два года, она еще мало говорила, миновала период ползания и была, по словам ее няни, «готова во все сунуть нос и способна на любые шалости».

Она была похожа на Хессенфилда. У нее были светлые, слегка волнистые, отливавшие золотом волосы и светло-карие глаза с золотыми искорками. Она была крепкой и здоровой — это был ребенок, которым можно было гордиться. Бенджи относился к ней, как к родной дочери. Он никогда не упоминал о том, что привело к рождению Клариссы и нашему браку.

Харриет чувствовала, что я изменилась. Она встревоженно следила за мной своими голубыми глазами. Я не знала, сколько лет было Харриет в это время, она никогда не говорила нам о своем возрасте. Моя бабушка утверждала, что Харриет даже в двадцать лет делала вид, что она много моложе, но во времена Реставрации ей должно было быть немногим меньше тридцати лет, а это было свыше сорока лет назад. Ее волосы все еще были темными, глаза цвета фиалки; она была довольно полной, смеялась часто, как молодая женщина. Она любила бывать в обществе молодежи и общаться со мной, говоря, что я похожа на нее. В первые годы моей жизни она по-матерински относилась ко мне, благодаря чему между нами установились близкие отношения.