Секрет для соловья - Холт Виктория

Трапезы происходили в длинном зале с чисто выбеленными стенами. Там мы все чинно сидели за одним большим столом, где у каждого было свое строго определенное место, которого надо было непременно придерживаться.

Завтракали мы примерно в шесть часов, съедая по кусочку ржаного хлеба и выпивая по стакану напитка, который, как мне представлялось, был приготовлен из молотой ржи. В одиннадцать часов мы кормили обедом наших пациентов и в двенадцать снова собирались в трапезной на свой обед. Обычно он состоял из бульона, овощей и маленького кусочка рыбы или мяса.

Иногда у нас выдавались свободные от работы часы. В первую неделю мы обычно проводили их лежа на кровати и болтая о пустяках – ни на что больше сил не оставалось. Но постепенно мы втянулись в работу, стали меньше уставать и уже могли в свободное время совершать прогулки к озеру. Сидя на берегу, мы слушали, как гудит в соснах ветер, и вели долгие задушевные беседы. Все вокруг дышало таким покоем! Я стала замечать, что постепенно этот покой нисходит и в мою душу.

Иногда, сидя на берегу, мы видели, как невдалеке проходят люди – жители соседней деревушки, лежавшей примерно в четверти мили от больницы. Большинство местных обитателей держали домашних животных, в основном коров, и занимались ручной вышивкой платьев и блузок, которые затем продавали в магазинах ближайшего городка. Случалось, что мимо нас проходил дровосек с топором на плече. Все эти люди тепло приветствовали нас – они знали, что мы работаем в Кайзервальде, и очень уважали за наш нелегкий труд.

Как давно уже я не чувствовала себя так спокойно!..

Больше всего мне нравилось работать в палате, где лежали больные. Это была длинная комната с голыми побеленными стенами, в обоих концах которой висело по огромному распятию. Кровати стояли тесно друг к другу, а специальная занавеска отделяла мужскую половину палаты от женской.

Доктора тоже неустанно трудились. Мне казалось, что к сиделкам и сестрам милосердия они относятся с некоторым презрением, особенно это касалось Генриетты и меня. Им были чужды и непонятны наши побуждения – ведь мы никогда не знали нужды. На их отношении к нам видимо сказывалось то, что до приезда в Кайзервальд у нас не было никакого опыта подобной работы. Для них мы были изнеженными барышнями, предпринявшими путешествие ради того, чтобы разогнать скуку бесполезного существования.

Подобное отношение раздражало меня гораздо больше, чем Генриетту, и я преисполнилась решимости доказать этим докторам, что приехала сюда не в игрушки играть, а стать настоящей сестрой милосердия.

По опыту своей жизни я уже точно знала, что у меня особая склонность к этой работе. Однажды с одним из наших пациентов случился припадок истерии. Его никто не мог успокоить, даже доктора. А мне это удалось! Я была счастлива, что мой «дар», как называла его моя дорогая айя, пригодился мне и здесь.

С этого времени отношение ко мне изменилось не только со стороны врачей, но и со стороны главной диаконисы, которая стала больше интересоваться мной.

– Некоторые женщины – прирожденные сиделки, – как-то сказала мне диакониса. – Другие приобретают необходимые навыки после долгих лет упорного труда. Вы принадлежите к первой категории.

При этих словах я почувствовала себя так, как будто она, наконец, посвятила меня в это почетное звание. С тех пор к самым трудным пациентам, которые больше всего беспокоили докторов и главную диаконису, назначали меня.

Поведение Генриетты удивляло и восхищало меня. Временами мне казалось, что она уже не так очарована всем вокруг, как в первые дни в Кайзервальде, но видя, насколько я нашла себя в этой работе, она искренне за меня радовалась.

– Я до смерти устала! – пожаловалась она мне в один из наших выходных дней, когда мы, по обыкновению, сидели у озера. – Но все время напоминаю себе, что это делается ради благородной цели, что весь этот изнурительный труд составляет часть нашего пути к заветной мечте. Именно он приведет нас к Королю-демону.

Так назвала моя подруга того человека, которого я решила найти. Она любила придумывать разные истории о его злодействах, пыталась представить, как он выглядит. В ее описаниях он являлся нам как живой – смуглый, с тяжелыми веками и маленькими проницательными глазами, черноволосый… А на его губах, как уверяла меня Генриетта, постоянно играет сатанинская усмешка.

Однажды после обеда, когда мы обе были свободны от работы и, как обычно, сидели на берегу озера, из-за деревьев вдруг выросла тоненькая фигурка и остановилась рядом с нами. Это была Герда – гусиная пастушка.