Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта

Человек с лицом, как медвежья морда, и женщина с глазами, подобными солнцу, будто вступили в поединок. И хотя оба сохраняли достоинство, их ненависть друг к другу была почти осязаемой.

Это было похоже на извечное противостояние сил света и власти тьмы, ангела и демона… но у этого ангела было тело, воспламенявшее кровь Жиля. Бессознательно, словно пойманный волк, он натягивал связывавшие его ремни в невольном порыве, влекущем его к этой женщине, а она с грациозным движением плеч, выражающим презрение, удалилась своей покачивающейся походкой и исчезла в хижине вождя. Громкий голос Хиакина настиг ее, однако, до того, как за ней опустилась кожаная занавесь:

– И все же он умрет, так же как и его спутник, потому, что этого требует Великий Дух и потому что я, Хиакин, так хочу…

Но Ситапаноки не возвратилась. На сегодняшний вечер все закончилось… Снова зарокотали барабаны. Хиакин, адресовав пленникам еще один угрожающий жест, тоже направился к своему жилищу, а индейцы разошлись кто куда.

Привязанные к столбам, пленники остались одни у костра, который постепенно угасал. Проходы в частоколе, окружающем лагерь, были забаррикадированы, и сенека принялись за вечернюю трапезу. Жиль, однако, не отрывал взгляда от большой хижины с кожаной завесой, закрывающей вход, как будто надеялся снова увидеть красавицу индианку.

Веревки больно врезались в тело, усталость давала о себе знать, но Жиль ничего этого не чувствовал. Он даже не думал об ужасной смерти, ожидающей его с наступлением утра. Он нестерпимо страдал лишь от чувства одиночества, забвения, с тех пор как женщина исчезла из виду, и знал, что в тот момент, когда придет смерть, он не будет думать ни о своих несбывшихся мечтах о славе, ни о своих обманутых надеждах, ни о сражениях, участвовать в которых ему так хотелось и которых он никогда не увидит… ни даже о Жюдит де Сен-Мелэн, что будет его напрасно ждать… Нет, лишь одно сожаление унесет он с собой в могилу – сожаление о том, что никогда не сожмет в своих объятиях эту индианку, о чьем существовании часом раньше он и не подозревал…

Рядом с ним, прервав его размышления, вдруг прозвучал спокойный, но странно сдавленный голос Тима:

– Какая женщина! Я слышал, что она красива, но никогда не думал, что настолько… Теперь я понимаю, почему Корнплэнтер сходит по ней с ума, почему он поклялся похитить ее у супруга! Генерал Вашингтон чертовски хорошо осведомлен… но я думаю, что Хиакин избавит нас от обязанности исполнить наше поручение!

Шесть племен останутся едиными, а Сагоевата никогда не узнает, что этот ирокез возжелал его жену… Троянской войны не будет!

Но Жилю было совсем не до древнегреческой истории.

– Ситапаноки! – прошептал он. – Какое странное имя!

– Это означает «Ее-ноги-поют, – когда-она-идет».

Да и не только ее ноги: всем мужчинам хочется петь рядом с ней, а женщинам – плакать…

– Что она такое говорила о своих предках?

– Еще до того, как Франция потеряла Канаду, ее предки были союзниками Франции. Ситапаноки – внучка последнего Великого Сагамора алгонкинов, полностью истребленных ирокезами. Она могла бы стать такой же пленницей, как та несчастная, которую ты спас от кречета, но ее необычайная красота сама пленила вождя сенека…

Горевший рядом с ними костер уже превратился в пламенеющие уголья. Ночь постепенно окутывала их своим покрывалом. Все же она была достаточно светлой, и, подняв глаза, друзья могли видеть небо, усыпанное звездами. Ночной воздух принес с собой ароматы гор…

– Как красива наша последняя ночь! – прошептал Жиль.

– Угу, – буркнул в ответ Тим, – но я предпочел бы сильный дождь и хороший глоток рому…

Больше друзья не разговаривали, каждый углубился в свои мысли, пытаясь слегка отдохнуть, опираясь на связывающие их ремни, но руки и ноги затекли и невыносимо болели…

Время шло. Ветер посвежел. Один за другим затихли шумы индейского лагеря, и вскоре ничего не было слышно, кроме далеких вскриков ночных птиц… потом раздался храп, и Жиль понял, что Тиму все же удалось заснуть.

Внезапно Жиль почувствовал, что рядом кто-то есть. Звезды скрылись за облаками, и ночь стала непроницаемой, но он все же различил очертания склоненного человеческого тела, которое тотчас же распрямилось.

– Я перережу ваши ремни, – шепнул голос, – а затем и ремни вашего друга.

Голос был женский, но невозможно было понять, кто это: в ночной мгле смутно виднелось что-то, похожее на сверток темной материи. Руки нащупали ремни, просунули лезвие ножа под один из них, начали резать…