Одинокий орел по имени Бернардо - Гордон Люси

— Я была бы очень благодарна, — ответила монахиня. — Мы боимся, нет ли у ребенка переломов.

Монастырская лечебница оказалась маленькой комнатой с одной кроватью и скудным медицинским оборудованием. На кровати лежала девочка лет восьми и горько плакала. Возле нее стояла старая женщина в черном. Темное, морщинистое лицо, седые волосы, покрытые черным шарфом. Сестра Игнатия говорила с ней на сицилийском диалекте, показывая на Энджи. Женщина моментально загородила собой девочку и распростерла руки. Пролился поток сицилийских слов, значение их было абсолютно ясно.

Сестра Игнатия успокаивала ее, объясняя, что Энджи — доктор. Но вначале, по-видимому, бабушка девочки наотрез отказывалась этому верить. Мол, такая молодая не может быть доктором. Даже не зная языка, Энджи без труда понимала ее.

Но была вроде бы и другая проблема. Старуха не утихомиривалась. С яростным видом она показывала на брюки Энджи.

— Прости, — Бернардо испытывал большую неловкость, — это очень консервативный город, особенно старшее поколение…

— Ты хочешь сказать, что мои брюки ей не нравятся? — спросила Энджи.

— В ее время брюки носили только… — Бернардо замолчал.

— …плохие женщины, — закончила за него Энджи. — Все правильно. Я понимаю.

Бернардо попытался уговорить бабушку. Но речь шла о деле, которого перемены не касались. Она не могла уступить даже ему, авторитетному для нее человеку, и оставалась непреклонной.

— Бесполезно, — сказала ему Энджи. И обратилась к настоятельнице: — Если вы поручитесь за мою хорошую репутацию, уверена, эта женщина прислушается к вам.

Настоятельница кивнула, и снова полился поток быстрой речи. Лицо пожилой женщины немного расслабилось, она неуверенно посмотрела на Энджи. Но не отступила. В этот момент девочка зарыдала с новой силой.

— Ну, все. Я приступаю к работе, — твердо объявила Энджи. Она шагнула к кровати, и, к ее облегчению, бабушка не остановила ее.

К счастью, у девочки не оказалось серьезных повреждений. Только синяки и ссадины и никаких переломов. С помощью сестры Игнатии она смыла пыль и грязь, почистила и перевязала раны.

— Надо показать ребенка доктору Фортуно, когда он вернется, — помня о профессиональном этикете, сказала Энджи. — Может быть, он найдет нужным послать ее на рентген. Но я думаю, в этом нет необходимости. Если он захочет поговорить со мной, я буду рада.

Она улыбнулась девочке, и та улыбнулась ей в ответ, очевидно решив, что тетя хорошая. Бабушка, монахиня и Бернардо напряженно наблюдали за ними.

Они ушли из монастыря, переплетя пальцы рук. Бернардо ничего не говорил. Только иногда с любопытством поглядывал на Энджи и чуть улыбался.

— В чем дело? — не выдержала она.

— Ты выглядела там совсем по-другому. Так много разных Энджи.

— Нет, я только одна. Правда.

— Значит, у тебя тысяча лиц.

Он поднял ее руку и поднес к губам.

— Теперь я и правда верю, что ты доктор, — признался он, когда они гуляли по улицам. — Как ты приняла на себя ответственность, как справилась с этой тупой женщиной… Она даже ко мне не прислушалась, потому что думала… ну… — Он пожал плечами. — Но поверила настоятельнице.

Заметив неосознанную властность этого «даже ко мне», она подумала, что он больше Мартелли, чем ему бы хотелось признать.

— Просто не верится, что она так вела себя только из-за того, что я в брюках.

— Всего двенадцать лет назад сицилийская женщина опубликовала автобиографический роман о девушке, которая стала городским изгоем потому, что хотела носить брюки, — ответил Бернардо. — В наших краях книга стала бестселлером. И моя мать рассказывала мне о женщине — она сама ее знала, — у которой не было шанса выйти замуж. «Она имела мужчину». Вскоре я узнал, что значит «имела мужчину». Ее видели, как она сидела в кафе за столиком на открытом воздухе рядом с мужчиной и пила кофе.

— И больше ничего? — возмущенно спросила Энджи.

— И больше ничего. Здесь нелегкое общество для женщины, особенно для женщины из чужой культуры.

— А та женщина, что пила кофе с мужчиной, принадлежала к чужой культуре?

— Я не знаю, — поспешно ответил он. — Стелла ждет нас с едой.

Стелла доставила себе удовольствие — украсила стол цветами и каждое блюдо подавала на лучшем фарфоре. Она взволнованно ожидала приговора Энджи каждому блюду.

— Слава богу, — выдохнул Бернардо, когда она, наконец, оставила их вдвоем пить кофе. — Я хотел быть наедине с тобой весь день, но все время кто-то мешал. А сейчас уже и день прошел.