Ночь на острове - Престон Холли

Подняв полотенце, он вытер голову и плечи, а затем, обернув его вокруг пояса, по мелкому песку направился к ступеням, ведущим на террасу.

— Здравствуй, дед, — с нежностью в голосе сказал он, и Аристотель Аполлониус, склонив свою седую голову, встретил внука взглядом, в котором легкое недовольство смешивалось со сдержанной гордостью.

— Здравствуй, Мэтью, — отозвался дед, указывая ему на мягкое кресло по другую сторону лакированного столика. — Раньше ты не вставал так рано.

— Да. — В тоне деда сквозило осуждение и, хотя Мэтью хотелось поскорее уйти в дом, чтобы встать под душ, он решил ублажить старика и сел напротив него. — Захотелось выкупаться. Вода такая хорошая.

Дед говорил по-гречески, и Мэтью, зная, что и по-английски он говорит не хуже, отвечал ему все же на его родном языке. Он не хотел давать повод завести разговор о том, почему предпочел жить на родине своего отца, а не матери. И так из-за этого в отношениях с дедом образовалась трещина глубиной с Марианскую впадину.

— Ты уверен, что причина в этом, а не в том, что сегодня приезжает эта девица — забыл, как ее? Макс… Макселл?

— Максвелл, — терпеливо поправил Мэтью, понимая, что человека, который держит в памяти тоннаж доброй сотни нефтяных танкеров, вряд ли можно упрекнуть за то, что он забыл чью-то фамилию. — Ее зовут Саманта Максвелл. Наверное, мама тебе о ней говорила.

— Может, и говорила, — не стал спорить Аристотель. — Не могу же я помнить имена всех баб, с которыми ты спишь.

Мэтью сжал челюсти.

— Это мама сказала, что я сплю с ней? — язвительно поинтересовался Мэтью, и дед заерзал в кресле.

— Не помню, может быть, — сказал он, поправляя воротничок белой льняной куртки. — Я же говорю, что становлюсь забывчив.

Мэтью бросил на деда лукавый взгляд.

— Неужели? Сомневаюсь, что ты повторил бы это в присутствии твоих конкурентов. Ты, никак, стареешь, дед?

— Старею, — дед гневно сверкнул глазами. — А тебе разве есть до этого дело? Неужели тебя волнует мое здоровье, внучек мой единственный? Ведь у тебя не находится другого времени меня повидать, кроме как в дни рождения.

— Неправда, — выдохнул Мэтью. — Я приезжал к тебе три месяца назад. В Афины.

— Вот как? — Аристотель поморщился. — Насколько я помню, все время, пока ты у меня якобы гостил, ты или пьянствовал, или спал.

— Да, но, — Мэтью почувствовал стыд, — тогда было другое дело.

— Какое еще другое дело? — ухмыльнулся старик. — Ты пил горькую, потому что какая-то шлюшка отказалась расставлять для тебя свои ножки! Твоя мать мне все рассказала! Она тебя жалеет, а я — нет!

Мэтью крепче сжал зубы.

— А разве я прошу, чтобы ты меня пожалел? — с вызовом спросил он, внезапно почувствовав горечь, которую испытывал всякий раз, вспоминая о предательстве Мелиссы.

— Нет, не просишь, — с болью в голосе сказал Аристотель. — Но это не значит, что я тебя прощаю. Ничего другого я от тебя не жду и на сей раз, когда эта девица Максвелл поймет, что теряет с тобой время даром.

Мэтью был готов броситься на деда с кулаками, но вместо этого небрежно откинулся в кресле и, глядя, как солнце играет в голубых волнах залива, с деланным равнодушием изрек:

— Такого не будет. К твоему сведению, я с ней не спал. Пока еще не спал.

— Но собираешься.

— Да. Собираюсь, — улыбнулся Мэтью.

Дед ответил недовольной гримасой. Достав из нагрудного кармана сигару, он скомкал целлофановую обертку и пошарил в кармане, ища спички.

— Ну и кто она такая? — процедил он, достав коробок с названием одного из шикарных афинских ночных клубов на этикетке, и раздраженно чиркнул спичкой. Каролина сказала, что она официантка. — Аристотель затянулся. — Ты что, не можешь найти себе женщину нашего круга?

— Я и не знал, дед, что ты сноб, — парировал Мэтью, как ни трудно ему было сохранить хладнокровие. — И потом, раз уж на то пошло, она не официантка. Моя мать прекрасно знает — а, я уверен, она и это тебе донесла, что Сэм держит маленькое кафе. Кроме того, до недавнего времени она поставляла готовые блюда для домашних приемов. Я-то думал, ты приветствуешь в людях предприимчивость. Если же говорить о нашем круге…

— Хватит, Мэтью, — раздался голос матери, оборвавшей его на полуслове. Он хотел встать и уйти, не вступая с ней в пререкания, но тяжелый кашель деда заставил его остаться.

— Аполлон, разве ты забыл, что тебе сказал врач насчет курения, — закричала Каролина, вырвав у отца сигару и растоптав ее каблуком. — Почему вас нельзя оставить наедине без того, чтобы через пять минут вы не перегрызли друг другу горло?