Если ты меня любишь - Доронина Анастасия

Потом кто-то — Славка? — под одобрительный ропот компании больно целовал ее в губы. Потом она сама его целовала, а Славка смеялся и дразнил ее, говорил, что Женька совсем не умеет целоваться. Потом куда-то ее вели, кажется, домой. Смутно, очень смутно Женька помнила, как мальчишки ее поставили у двери, позвонили и бросились вниз по лестнице.

— Женька! — ахнул папа.

На этом месте память отключилась совсем…

* * *

Утро вспыхнуло дикой головной болью. Пытаясь вспомнить, что с ней произошло, мотая головой, разгоняя туман и резь в затылке, Женька привстала на кровати — и натолкнулась на родные глаза: Елена Вадимовна, как всегда, прямая, как всегда, аккуратно причесанная, сидела напротив, положив обе руки на подлокотники кресла, и смотрела прямо на Женьку. Во взгляде матери была боль — Женька никогда не видела Елену такой.

— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо… — Ей и вправду было плохо. Так плохо, что она не могла больше поднять на Елену Вадимовну глаз. Плохо или… стыдно?

— Сейчас ты встанешь, умоешься, почистишь зубы и причешешься. А потом придешь на кухню завтракать. И мы поговорим, — сказала Елена. Встала и вышла из комнаты.

Как только за ней закрылась дверь, Женька рухнула обратно на постель и со стоном засунула голову под подушку. Она содрогалась от стыда. И совершенно не представляла себе, как будет сидеть за кухонным столом и, опустив голову, слушать ровный и оттого еще более укоряющий голос. Что вчера было? Кажется, ждали гостей. Папиных и маминых знакомых. И даже, кажется, они пришли. А она, Женька, явилась домой под вечер и … пьяная.

Нет, нет, это было совершенно невозможно — после всего, что было, показаться на глаза Елене! Женька вскочила на ноги, и чуть не упала, потому что пол заходил у нее под ногами ходуном. К горлу снова подкатила тошнота.

Кое-как натянув на себя джинсы и майку, не расчесавшись и даже не взглянув на себя в зеркало, Женька тихой мышкой прокралась по коридору мимо кухни, выскочила на лестничную площадку и оттуда — на улицу…

* * *

Вот с этого все и началось. Со стыда. Да, именно со стыда, потому что не что иное, как стыд, раз за разом, день за днем гнал Женьку из дому. Она уходила чуть свет и возвращалась как можно позже, практически под утро, каждый раз надеясь, что отец с матерью спят и ей не придется сталкиваться с ними в коридоре. Тщетные надежды! Стоило только вставить ключ в замок и тихо толкнуть дверь, как родители вырастали в полумраке прихожей, как изваяния.

— Ты что ж это творишь, дочь моя?! — начинал папка, но Женька, сгорая от сознания вины и сама физически чувствуя ту боль, которую причиняла им своим поведением, срывалась на крик:

— Оставьте меня в покое! Оставьте!!! Я хочу жить так, как хочу, — хочу жить как хочу, и буду!!!

Скорее, скорее — пробежать мимо них к себе в комнату, и побыстрее захлопнуть дверь, и рухнуть на кровать, и проплакать там остаток ночи, чтобы утром опять скрыться до самого вечера.

Ей давно уже до визга осточертела и такая жизнь, и чуждая ее интересам компания, и всегда однообразные шуточки Славкиных друзей, и сам Славка, на поверку оказавшийся обыкновенным мальчишкой, напичканным дешевой дворовой романтикой. По горло сыта она была и самой этой романтикой, которая исчерпывалась блатными песнями под гитару и шуганием в подворотне припозднившихся прохожих. Женьку с души воротило от одного вида очередной бутылки портвейна, ходившей по кругу на семерых. И она ненавидела саму себя за ту хорошо отрепетированную нарочитую небрежность, с какой научилась опрокидывать в себя стакан за стаканом, а после тянуть из общей пачки сигарету. Ей не хотелось курить, от запаха табака у нее начинало першить в горле, но где найти силы, чтобы отказаться от этой глубоко чуждой ей жизни и как выбраться из ловушки, в которую она сама себя загнала, она не знала…

С ней происходило что-то необычное, и она не могла сама себе объяснить — что именно. Психологи легко бы нашли ответ: подростковый возраст, со сложностями которого, пусть и с некоторым запозданием, девушка наконец столкнулась. А Женька, ничего не понимая про саму себя, запутывалась еще больше.

— Успокойся, Лена! Я верю, она хорошая, добрая девочка, да ты и сама это знаешь. Перебесится. Все пройдет. Вот пойдет первого сентября в школу — и все само собой наладится, вот увидишь. Последний класс все-таки!

— Ох, Юра, я совсем голову потеряла из-за нее. Скорей бы школа началась, действительно…