Брак по-сицилийски - Мортимер Кэрол

- Вы чего-то недоговариваете?

- Вы так же умны, как и красивы.

На Чезаре тоже подействовало происшедшее минуту назад - больше, чем он хотел бы признать. Ее тело было так прекрасно, так живо откликалось на его прикосновения, что Чезаре пришлось отпустить ее, чтобы не потерять контроль над собой.

Он не хотел заниматься с ней любовью в гостиной дома ее отца.

Он хотел быть с ней в постели, смотреть на нее, ласкать, ощущать ее, видеть ее трепет от желания и удовольствия, самому испытывать те же чувства. Она доставит ему немыслимые радости.

- Недоговариваю? Да, самое интересное я приберег напоследок.

- Хватит сарказма, говорите, - нетерпеливо потребовала Робин.

Его усмешка сменилась мягкой улыбкой:

- Боюсь, сексуальная неудовлетворенность не улучшает ваш характер.

- У вас тридцать секунд, чтобы сообщить мне, почему вы так уверены, что я выйду за вас замуж. Затем я вызову дворецкого, и он выведет вас из дома моего отца, если потребуется, силой.

- Сомневаюсь, но удовлетворю ваше любопытство. Собственно, я затем и пришел сюда.

- Слушаю, - слабо сказала Робин.

Больше всего Робин хотелось, чтобы этот человек ушел - не только из этого дома, но и из ее жизни. Сейчас ей хотелось остаться одной и хоть как-то успокоиться.

- Ваши ушки, хотя и чудесные, не самое главное ваше достоинство, - его взгляд скользнул в ложбинку меж ее грудей и задержался там.

Ей тоже захотелось посмотреть туда - подсохла ли блузка там, где он целовал ее сосок.

- У вас осталось десять секунд, - сквозь зубы проговорила она.

Улыбнувшись, Чезаре достал из нагрудного кармана пиджака несколько сложенных листков бумаги и принялся медленно разворачивать их.

Робин наблюдала за этими действиями, ощущая себя мухой, глядящей на паука, в паутине которого она запуталась. Понятно, в этих бумагах есть нечто, что позволяет ему говорить о его предложении брака как о декларации о намерениях.

Глава третья

- Не пора ли вам вызывать дворецкого, Робин? Десять секунд прошли.

Да, прошли. Они проходили, пока Чезаре Гамбрелли медленно и методично разворачивал листы бумаги, которые доставал из кармана.

Робин не собиралась никого вызывать, пока не узнает точно, что там у него.

- Эти бумаги, - начал мужчина, поднимая их так, чтобы она видела, - собраны мной за последние три месяца. Это счета из банков и казино, расположенных по всей Европе. Это долги вашего брата.

- Мой отец будет только рад выкупить их у вас.

- Я не собираюсь продавать их, Робин, - по крайней мере, за деньги.

- Вы считаете, что эти долги заставят меня выйти за вас замуж?

- Выйти за меня замуж и стать матерью Марко.

Вспоминать об этой трагедии ужасно - крохотный мальчик стал сиротой.

Несмотря на протесты, Робин была не так уж уверена, что в том несчастном случае не было вины Симона...

Последние три месяца были ужасны. У отца случился сильнейший сердечный приступ, когда он узнал о гибели сына. Робин страшно переживала потерю.

Кроме того, за эти три месяца они узнали, как глубоко Симон влез в долги - жуткий кошмар для адвокатов, которым каждый день приходилось сталкиваться с новыми денежными обязательствами Симона.

Ее отец найдет деньги и заплатит по долгам. Три месяца назад безвременно погибли два молодых человека, семьи их в горе, в трауре. И еще - сиротство незнакомого малыша Марко. Но это безвозвратно и непоправимо. И бумаги Чезаре Гамбрелли не объясняют, почему ей придется стать его женой.

Чезаре следил за сменой выражений на красивом лице Робин. Непонимание, неопределенность, скорбь... и прежняя решимость.

Хватит играть в кошки-мышки - к делу!

Чезаре выпрямился:

- Долги тривиальны, все ерунда по сравнению вот с этим, - он указал на лежавшую сверху бумагу.

Робин взяла ее дрожащими руками. Кровь отлила от ее лица, когда она поняла, что это за документ.

- Как вы видите, - бесстрастно продолжал Чезаре, - это последнее, что сделал ваш беспутный брат. Он проиграл свой пакет акций, оставленный ему вашей матерью. Это тридцать процентов акций издательской компании вашего отца, - он протянул ей второй лист бумаги.

Робин не верила своим глазам. Невозможно. Это не может быть правдой. Симон не мог... он бы никогда...

Не мог? Никогда?

Его игра была болезнью, пагубной зависимостью. Зависимостью, из-за которой он потерял все. Все, но не акции, которые оставила ему мать, умершая пять лет назад...