Нежность ночи - Лазарева Ярослава

—  Конечно, отдыхай!— тут же согласился я, хотя мне совсем не хотелось уходить от нее.— А что ты читаешь?— поинтересовался я.

—  «Асю» Тургенева,— смущенно ответила она.

—  Ну хорошо,— улыбнулся я и поцеловал ее в щеку.— Пойду к себе.

 Ее глаза засияли, она погладила меня по волосам и пробормотала, что я всегда был очень ласковым.

 Оказавшись в своей каморке, я сел к столу и попытался разобрать свои записи. Ох, это отсутствие компьютера! Даже не представляешь, насколько это меня раздражает! А ручка с металлическим пером и чернильница? Лада, это ужасно! С кончика все время капают чернила, я везде ставлю кляксы, пальцы пачкаются... Надеюсь, ты не обращаешь никакого внимания на эту грязь в моем письме!

 Мои тетради были свалены на столе в кучу, тут же находилась стопка исписанных листков. Я начал читать и постепенно так погрузился в мир прежних поэтических грез (другого сравнения подобрать не могу), что существующая действительность уже не так сильно меня напрягала. Да, только в творчестве я мог найти утешение! Я понял это, едва начав читать свои стихи. Особый мир, который, кажется, мог примирить меня с чем угодно.

Никаких задач не ставить

И писать, что хочется!

Душу звонкую прославить,

Избежать пророчества...

На земле стоять, закинув

В восхищенье голову.

Видеть небо...—

бегло, но жадно читал я.

 И тут же в нетерпении перевернул страницу, словно хотел быстрее нахвататься энергии своих стихов, наполниться ею до отказа.

Тревожит что-то. Я пишу, что вижу:

Кленовый лист упал к моим ногам.

В огромных лужах ветер воду лижет,

И дождь бежит по выпуклым зонтам.

                                                Осенний вечер выбелен туманом...

 И снова я, не дочитав, перевернул лист. Какое-то смутное беспокойство охватило меня.

Сначала! Чистую страницу

Открою. Что писать?

Что мне в забвенье будет сниться...

Но не смогу назвать

Словами этот странный холод

Восторга и тоски,

Неутоленный страстный голод

Моей души...

 Я снова не дочитал. Чем больше я вникал в свое творчество этого периода, тем сильнее меня охватываю волнение. Мне вдруг подумалось, что уже тогда, то есть сейчас, я подсознательно знал свою судьбу. И в стихах прятался глубокий смысл происходящего со мной, словно в них были зашифрованы ответы на какие-то ключевые вопросы. Но истина ускользала от меня. Я снова начал листать тетрадь. Взгляд цеплялся за строчки, я останавливался, вчитывался. Многие стихи были посвящены Зине, но их я пропускал, хотя некоторые казались удачными и эмоционально наполненными. Просмотрев одну тетрадь, я открыл следующую. И снова знакомые, хотя и забытые стихи. На одной из страниц я вдруг увидел:

Стою пред вами. Раскрыты руки.

Опушены глаза.

Поставьте стрелы в тугие луки!

Я чувствую: гроза!

Все вместе— в сердце. Ну, что ж вы? Цельтесь.

Ваш приговор жесток.

Прищурив взгляды, привычно смейтесь.

Но спустит стрелы— рок...

 Я отчего-то начал дрожать и закрыл ладонью это стихотворение, даже не дочитав до конца. Смысл этих строк можно было трактовать как угодно. Но меня охватило какое-то нехорошее предчувствие. К тому же я абсолютно не помнил, когда это написал, по какой причине и какой вкладывал смысл. Придя в себя, я убрал руку и внимательно прочитал стихотворение. Его последняя строфа поразила:

Хочу— явлюсь вам, хочу— исчезну.

Смотрите, не дыша,

Готовьте стрелы и цельтесь в бездну...

Пред вами вновь— Душа.

 Я отложил тетрадь и улегся на топчан, положив руки под голову и глядя в побеленный потолок. Я старался проникнуть в тайный смысл только что прочитанного, но так и не смог. Суть ускользала. А потом я провалился в такой глубокий сон, что очнулся только под утро, когда мать начала будить меня на работу.

 Не буду тебе описывать свой «первый» день на заводе. Как я отвык. Ладушка, от всего этого! Однако, сколь странным это ни покажется, мое тело все помнило. И я довольно быстро влился в процесс, обтачивал детали на станке полный рабочий день».

 Я больше не могла читать. Невыносимое волнение охватило меня. Я вскочила и начала ходить по гостиной и повторять, как ненормальная: