У любви свои законы - Ховард Линда

…Лауэллу я ничего не сказала. Ведь в этом случае все закончилось бы, а я не хотела… Я уже не могла не встречаться с Ги и стала бывать у них в летнем домике по крайней мере раз в неделю. А потом он сбежал… — Она опасливо посмотрела на Фэйт, словно пытаясь предугадать ее реакцию на свои следующие слова:

— Сбежал с вашей матерью.

Услышав об этом, я ревела всю неделю. А потом открылась Лауэллу… Он был, конечно, в ярости. Рвал и метал и грозил разводом. А я сидела и только молча смотрела на него. Не спорила, не ругалась. И знаете, это бесило его еще больше. А потом я просто сказала ему: «Всегда обращай внимание, на какую сторону надеваешь трусы». Он мгновенно притих и уставился на меня с открытым ртом. Он понял, что его разоблачили. Я встала и ушла из комнаты. Спустя полчаса он пришел ко мне. Он плакал. И мы помирились, — оживившись и стряхнув с себя грусть, подытожила она. — С тех пор, насколько я знаю, он мне больше не изменял.

— А о Ги вы с тех пор что-нибудь слышали?

Иоланда отрицательно покачала головой.

— Поначалу я надеялась, но… он так ни разу не позвонил и не написал. — Губы ее задрожали, и она с болью во взгляде посмотрела на Фэйт. — Боже мой, — прошептала она, — я так его любила…

«Очередной тупик», — думала Фэйт по дороге домой. Если верить Иоланде, ее муж узнал о романе с Ги только после того, как тот исчез. Это снимало подозрения с Лауэлла. Иоланда говорила совершенно открыто и откровенно. Видно было, что она даже мысли не допускала, что с Ги могло что-то произойти, что его могли убить. Разговор их закончился тем, что она расплакалась по человеку, которого не видела уже двенадцать лет, но с которым провела самое страстное лето в своей жизни. Фэйт утешала ее, прижимая к своей груди.

Потом Иоланда взяла себя в руки и проговорила:

— Боже мой, сколько сейчас времени? Я опоздаю! Странно как-то все вышло. Разревелась перед… Вы ведь, в сущности, совершенно чужой мне человек… — Она тут же осеклась, осознав, что могла обидеть Фэйт этими словами, и со страхом взглянула на нее.

Чувствуя, что Иоланда нуждается в ободрении, Фэйт коснулась ее руки и проговорила:

— Вам нужно было выговориться. Мне понятно ваше состояние. Обещаю, что эта беседа останется между нами.

Чуть помолчав, Иоланда расслабилась:

— Я вам верю. Сама даже не знаю отчего.

Итак, у Фэйт больше не осталось подозреваемых. Не за что было даже зацепиться. Ясно было только то, что своими расспросами она кого-то очень сильно раздражает. Доказательством служила записка, полученная сегодня утром.

Она не знала, что теперь делать. Чувствовала только, что рано или поздно может вывести своими действиями анонимного автора записки из себя.

Ничего, главное, занять себя чем угодно, лишь бы не думать о Грее.

Но очень скоро Фэйт поняла, что сказать легче, чем сделать. Она нарочно избегала мыслей о нем, упрямо отгоняла их от себя, едва они только всплывали в сознании. Пыталась не обращать внимания на боль в ноющем от неудовлетворенного желания теле и не вспоминать про то, что произошло между ними накануне. Но свое подсознание Фэйт обмануть не могла, не могла управлять своими снами, поэтому пробуждение на следующее утро было одним из самых горьких и мучительных в ее жизни. Сон был настолько живым, что, проснувшись, она не смогла удержать стона разочарования.

Она понимала, что воли к сопротивлению в ней уже не осталось. Пора было признаться в этом самой себе. Если бы он тогда не задал того вопроса, она отдалась бы ему прямо на траве. Когда он заключал ее в объятия, представления о морали и нравственности теряли значение.

Список подозреваемых сузился до предела, и теперь в нем, в сущности, остался один только Грей. Умом она могла принять это, но только не сердцем. Нет, не Грей. Только не Грей! Она не верит и никогда не поверит в это. Ведь это был человек, который в ее представлениях готов был пойти на все, лишь бы защитить близких ему людей. Какой же из него хладнокровный убийца?

Фэйт чувствовала, что имя убийцы известно ее матери. Точнее, с некоторых пор она была абсолютно уверена в этом. Но понимала, что вытянуть это имя из Рини будет невероятно трудно. Рини не относилась к числу людей, способных поступать себе во вред во имя такой абстракции, как справедливость. Фэйт отлично знала свою мать. Рини не любила смотреть опасности в лицо, она предпочитала спасаться от нее бегством.

«Из нее все придется вытягивать клещами. Про летний домик она сказала. Теперь придется немного обождать, если я хочу добиться от нее дальнейших откровений».