Разбитое сердце июля - Арсеньева Елена

Экран компьютера засветился в полной темноте особенно ярко. В его свете было нечто укоряющее, но Алена уже не могла справиться с собой. Нет, здесь работать невозможно. Конец, конец дурацким планам, утром она уедет из пансионата. Как только рассветет – домой! Конечно, ее квартира тоже полна призраков, но там призраки любовные, а не…

Господи, спаси и помилуй, кто это торопливо и почти бесшумно, словно на цыпочках, пробежал под окном?! Кто проскрипел по стеклу? Чем? Ногтями?!

Говорят, у мертвецов растут волосы и ногти. Трупы разлагаются, а волосы и ногти растут, и можно представить, как скрипят стекла под такими ногтями.

Совершенно так же, как только что и проскрипело твое!

Ей почудился шепот? Или… или не почудился?!

С коротким вскриком Алена вылетела из комнаты, даже не выключив ноутбук. Захлопнула за собой дверь, ударила по выключателю в коридорчике и замерла, трясущаяся, оглядывая ярко освещенные равнодушные белые стены.

Господи, зачем она сюда приехала?!

Ну, понятно, зачем. Работой и уединением лечить сердечные раны.

Ох уж эти ее сердечные раны!

Муж всегда узнает последним. Жена всегда узнает последней. Таков закон измены.

Любовница в этом смысле мало чем отличается от жены.

Точнее сказать, не отличается ничем.

– Жанна, – бормочет Алена, и губы ее дрожат, – вы же говорили… вы же сами мне говорили, что точно знаете: Игорь ни с кем не встречается, кроме меня!

– Я отлично помню, что я всегда говорила: вы его идеализируете, – пожимает плечами Жанна. – Вы влюблены в образ, который сами выдумали. В героя своего романа в полном смысле этого слова. И я предупреждала, что ни к чему хорошему это не приведет. Вы разобьете себе сердце, только и всего. Но разве вы кого-нибудь слушаете? – И она снова пожимает плечами.

Разговор, вообще-то, происходит по телефону, однако Алена настолько хорошо знает свою подругу, вернее, приятельницу, что может быть уверена в каждом ее движении. Жанна любит пожимать плечами и отводить глаза – как в прямом, так и в переносном смысле. Все эти разговоры насчет «я вас предупреждала» – именно попытка отвести глаза, увести разговор в сторону от совершенно конкретного вопроса Алены: было у Игоря что-нибудь с малолеткой Кристиной или нет?

У Кристины нос, который в просторечии именуется румпелем и который сделал бы честь любому разбойнику кавказской национальности, плечи, как у борца, море золотистых кудряшек, широченная сверкающая улыбка (количество белоснежных зубов просто превышает допустимое), зеленые, наивно расширенные глаза, всегда загорелая кожа (мама – владелица огромного солярия), ножки длиной сантиметров сорок и бездна животного обаяния. «Трахни меня, ну, я тебя умоляю!» – так и написано на этом нелепом личике, так и светится в лукавых глазках. При столь откровенном призыве, обращенном ни к кому конкретно и в то же время ко всему мужскому человечеству, какой самец не содрогнется хотя бы на миг? Содрогнется, но тут же и спохватится: больно уж молода девочка, еще и восемнадцати нет, да и, между нами говоря, шибко страшноватенькая, в постель ее, конечно, уложить можно, однако потом придется там и держать до следующего употребления, не позволяя ей и носа оттуда высунуть, потому что с такой подружкой не покажешься ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди – засмеют. И все же вспышка мгновенного желания имеет место быть, имеет… а ну как чье-нибудь сердце от этой вспышки займется полымем? Сердце Игоря, к примеру. Его ведь хлебом не корми – дай ощутить любовь, хоть чью-нибудь любовь, на него, несравненного, направленную! А у Кристины такого добра с избытком. Нет, это не жертвенная, почти молитвенная страсть, как у Алены, – на такое Кристина по недомыслию, эгоизму и младости лет (вот, вот где собачка-то зарыта, вот главное отрицательное Кристинино свойство!) не способна. Но не в этой ли неспособности жертвовать собой ее сила? Не осточертело ли двадцатипяти… ах нет, уже двадцатишестилетнему красавцу (ну, совсем большой мальчик стал! Когда только успел?!) тяжелое, чрезмерно пылкое, столь много от него требующее (взаимности как минимум!) обожание не самой (увы!) красивой, не самой (увы и ах!) молодой, не самой (трижды увы и ах!) богатой, не самой знаменитой (да что слава?! Яркая, как известно, заплата… но ведь это в понимании людей умных, а маленькие глупенькие мотылечки любят яркие цветочки!) дамы-писательницы, обремененной вдобавок ко всему переизбытком комплексов, которые влачатся за ней, как фурии и эринии влачились некогда за бедолагой Орестом, и не покидают ее даже в постели, в которой, как известно, третий лишний.

По мнению же Игоря, его женщина должна принадлежать в минуту любви только ему, ему одному, а не какому-то там прошлому, настоящему, будущему и даже не самой себе, творческой личности. Алена ему принадлежит, ох, принадлежит, еще как принадлежит, но все чаще ощущает, что предлагает своему ненаглядному слишком много, избыточно много, Игорю столько любви не осилить, не перенести, не справиться с ней, ибо никто не обнимет необъятного, тем паче он, такой еще молодой, такой глупый, такой красивый, такой бесконечно, бесконечно любимый…

Так вот насчет третьего лишнего: откуда это непреходящее ощущение, будто (даже в самые чудесные минуты) между Аленой и Игорем кто-то лежит, словно меч Тристана между этим злополучным любовником и его не менее злополучной Изольдой? Меч, правда, предмет неодушевленный, не «кто», а «что», но сути дела это никак не меняет. Третий лишний имеет-таки место быть, а какую материальную форму он принимает, сие уже не столь важно…

Неужели не важно? Так отчего тогда самой терзаться и терзать Жанну?

– О Господи, Алена, ну чего вы от меня хотите? – раздраженно говорит в это мгновение истерзанная Жанна. – Спросите сами у Игоря насчет Кристины!

– Да я уже спросила… – уныло изрекает та и немедленно прикусывает глупенький свой язычок. Однако поздно, господа, слово, сами знаете, не воробей, оно уже – фр-р-р, оно уже невесть где!

– Спросили?! – таращит Жанна зеленоватые глаза (на самом деле это линзы у Жанны зеленоватые, а глаза-то просто серые, без всяких привходящих оттенков, светло-серые, холодные глаза). – Нет, серьезно?! Ну вы, девушка, даете… И что он ответил? Нет, погодите, я попробую угадать. Вы, значит, приступили с ножом к горлу, а он этак поднял одну свою соболиную бровь и с самодовольным проблеском в очах обронил: «Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!» Вы спросили снова, вы уже завелись, а он поднял другую бровь: «Я ничего не буду объяснять!» Тогда вы сказали, что для вас это жизненно, нет, смертельно важно, и что если это так, он вас больше никогда не увидит, меж вами все кончено, прошла любовь, завяли помидоры, а он только глянул исподлобья: мол, знаем мы эти ваши страшилки… Ну что, я угадала?