Я – ТВОЯ ЖЕНЩИНА! - Руденко Юлия

Двадцатитрехлетний лейтенант Гаров, не смотря на конфликт с молодой женой, уехал из родной станицы. «Может потом поймет меня, - думал Александр, сидя на брезентовых свернутых палатках, сваленных у кругляка-оконца военного самолета, совершающего маршрут «Ростов – Грозный», - Разделяют же судьбу мужа другие жены военных?!».

- Лейтенантик! Первый раз летишь? – прокричал сердобольный старичок, устроившийся рядом.

Александр кивнул:

- В первый.

- Водички хочешь? У меня тут минералочка осталась. Попьешь? – снова закричал дед-чеченец.

- Нет, спасибо. У меня своя есть, - закричал в ответ Гаров и прикрыл глаза, делая вид, что дремлет.

Когда в том Лерином «Опеле» он необузданно, страстно брал ее, он и представить себе не мог, что окажется ее первым мужчиной. Дамочка едет в сумерках одна по трассе, сажает себе незнакомого пассажира, более того – тут же готова отдаться ему! Он забыл бы ее на следующий день, если бы не обнаружил в душе, снимая плавки, следы крови и не сопоставил только что обнаруженные улики с Лериным криком «больно же» в самый кульминационный момент.

- Ма-а-а! А ты Лавровых знаешь?

- Кто ж их не знает? Он – директор рынка, а она – главный прокурор.

- Ой, е-о-о!

- Чего ты, сын? – не расслышала тогда мать из-за шума воды открывшегося крана.

- Ничего, ма. Есть хочу! Голодный – просто жуть…

Следующим вечером он поджидал Леру у детского сада. Когда она вышла с работы, последний предзакатный луч солнца попал прямо Александру на лицо. Прищурился:

- Привет…

Лера вдруг неожиданно заговорила мужским голосом.

- …Парень!.. Проснись!.. Слышишь?.. Прилетели…

Александр резко дернулся, открывая глаза. Над ним стоял «заботливый» дед:

- Прилетели, говорю. Задремал? Ничего, не торопись, успеешь еще выйти. Обратно не повезут. Они обратно теперь завтра полетят. С «двухсотым». Сюда – с живыми, отсюда – с мертвыми. Живые и мертвые. Как у этого вашего писателя, как его? У-у-у, забыл. Дырявая моя голова! Не помнишь, лейтенантик? – старик улыбался.

Гаров готов был дать старику в челюсть. Он с силой сжал кулаки. Дед заметил его настроение и тоже переменил выражение лица и тон:

- Не сердись, что так говорю. Ни ты, ни я не хотим смерти. Ни ты, ни я не начинали убивать. Войну начали до нас. Другие. Те, кто в «Мерседесах» и в кабинетах. Они не видят крови. Они считают деньги. Им мало. Им не интересно, знает ли этот мир про тебя, или про меня. Им интересна только их сытая жизнь. Они на войну, как Наполеон, не отправятся. Они таких, как ты, на смерть пошлют. И ты пойдешь подвиг совершать. Из-за каких-то неопределенных идейных соображений.

Александр не возражал. Слушал молча и хмуро. Кулаки сжимались и разжимались.

Дед тоже ненадолго замолчал, потом тихо произнес:

- Мы с Нино увиделись впервые в День Победы, 9 мая… Она девчонка совсем была. Школу заканчивала. В институт хотела поступать, а тут – война. Я в окопе под Сталинградом как раз в сорок втором был, когда принесли бандероль. Не мне одному. Многие получали тогда. Развернул, смотрю: носки вязаные шерстяные лежат. А из одного – фотография выглядывает и треугольничек письма. Женщины наши в тылу собирались – и кто что мог для нас на войну отсылали. Нино носки связала, и загадала: кому попадут они, за того она замуж пойдет – это она мне потом сказала, когда уже сыну год был. А тогда я посмотрел на фотографию – улыбается красавица, аж сердце защемило: так домой захотелось, в тепло, в уют. Письмо прочитал, узнал как зовут и про то, что земляки мы, из Грозного, жили на одной улице. Война, получается, помогла любовь свою встретить. Ответил ей. Так и писали друг другу до самой победы. Я в апреле 45-го ранение получил и в госпиталь попал. А выписывали 1 мая – ходить мог только на костылях. И отправили врачи меня домой. Нино на вокзал встречать пришла. Тюльпаны принесла. Потом сын у нас с ней через год родился…