Кабы я была царица... - Колочкова Вера Александровна

Потянувшись крепко, она села на постели, обвела глазами комнату. Сырое августовское утро хмуро заглядывало сквозь старые, до основания застиранные тюлевые занавески, нехотя вползало в комнату, будто не желая освещать дневным светом ее бедную обстановку. Ничего-ничего! Она сейчас встанет, наведет тут полную красоту. Все припасы в ход пойдут! Зря, что ли, она столько лет к новой жизни готовилась? И на окнах новые шторы будут, и ремонт она сделает… Пока легкий такой, косметический, а потом, как мужикашка здесь появится, можно и о капитальном ремонте задуматься… И даже наряды новые у нее в шкафу висят, ни разу не надеванные! Тоже своего светлого дня дожидаются. Хотя из моды уж вышли, наверное… Господи, неужели и на ее улицу, наконец, счастливый праздник пришел?

* * *

Будильник у Анны Илларионовны был старый, железный, с пипочкой-крышечкой звонка сверху. Такие будильники рисовали раньше в детских книжках да в школьных стенгазетах – позор, мол, лентяям и лежебокам… Какой уж там позор, ей-богу! Звонил будильник так, что и мертвого разбудит, а не только какого-нибудь лентяя школьника. Или, по меньшей мере, заикой на всю жизнь сделает. Проснувшись под эту нервно-паралитическую канонаду, Соня пружиной подскочила с дивана, схватилась за сердце, потом с досадой опустила руку на яростно дребезжащую пипочку, будь она неладна. Тут же подумалось – надо бы сегодня новый будильник купить…

Хорошая, конечно, мысль – купить! На что купить-то? Список необходимых покупок явно перевешивал имеющиеся на сегодняшний день ее материальные возможности. И то надо, и это… Экономная Томочка, провожая в самостоятельную жизнь, никакого «приданого» ей не выделила – сказала, у Анны Илларионовны все есть. Обойдешься, мол, на первых порах. А потом сама купишь, что тебе захочется. Но как-то не хотелось «обходиться», например, ветхим старушкиным постельным бельем… Наоборот, хотелось освободиться от ее интимного хозяйства побыстрее, что Соня и сделала в первый же вечер. Шепотом прося у старушки прощения, сгрузила ее немудреные пожитки в несколько больших мешков и вынесла восвояси, то бишь на помойку. Тут же к мешкам этим прилипли всякие хмурые тетки бомжеватого вида, начали вытряхивать их содержимое да рассматривать-оценивать критически. Что ж, не сгинет в никуда старушкино имущество, значит. Все впрок пойдет. И то хорошо.

В ванной, стоя перед раковиной, она долго решалась – откручивать ей кран с горячей водой или нет. Вчера он сильно капризничал, проворачивался в руке, и ей основательно пришлось помучиться, чтоб укротить бьющий из него кипяток. Нет, лучше не рисковать. Можно и холодной водой умыться. Вот уж вечером… А что, собственно, вечером? Сам по себе в квартире сантехник появится, что ли? Или, как Томочка говорит, «какой-нибудь мужикашка»? Откуда? С неба упадет?

Усмехнувшись грустно своему отражению в зеркале, она зачесала густые черные волосы назад, собрала в заколку. Ну да, не красавица. Но и не страшилка. Обыкновенное лицо без косметики, глазастое, строгое. А может, ей кажется, что строгое. Томочка, например, говорит, что у нее лица будто вообще нет. Будто оно у нее наоборот перевернутое – к людям задом, а вовнутрь себя – передом. И что она с таким лицом, которое ко всем задом повернуто, так и будет век в девках куковать, ни один «мужикашка» к ней и на пушечный выстрел не приблизится… Ей даже захотелось похихикать тихонько над этими Томочкиными странными образами, но времени уже не оставалось. Надо быстро одеться да позавтракать чего-нибудь успеть…

Выйдя на кухню, она достала из холодильника два яйца, пачку масла, потом долго разглядывала дно стоящей на плите тяжелой чугунной сковородки. Завтракать вдруг расхотелось. Нет, желудок вроде и не прочь был принять в себя утреннюю порцию еды – не в этом было дело. Просто захотелось и новую сковородку купить тоже. Вот же незадача – сроду она не подозревала в себе такой снобистской брезгливости… В очередной раз мысленно попросив прощения у Анны Илларионовны, она отрезала себе большой ломоть бородинского, намазала его маслом и, на ходу жуя, стала натягивать джинсы с водолазкой. Все. Пора выходить. Здравствуй, новый день самостоятельной жизни.

На улице накрапывал дождь. Редкие утренние прохожие сиротливо жались под зонтами. Женщины в основном. Отчего это, интересно, в такую рань на работу едут в основном женщины? А что, мужчины в это время еще благородно спят, что ли? И на остановке вон стоят одни только женщины… В брюках все. Или в джинсах. Ни одной в юбке нет. И лица у всех серые, невыспавшиеся, озабоченные. Где, где они, яркие, в себе уверенные, о которых в книжках пишут да фильмы снимают? Зачем о них вообще писать и снимать, если у них и без того все в жизни ярко? Да и сколько их всего, этих ярких, если сопоставить их со всей серо существующей женской массою? Одна на тысячу? На миллион?