От любви не спрячешься - Гибсон Рэйчел

Ну а потом настало время работы, осуществления честолюбивых планов, упорного восхождения к вершинам профессии. Остановиться и вырвать из жизни день-другой для общения с отцом казалось просто немыслимым. Себастьян стажировался в газете «Сиэтл тайме», потом несколько лет служил в информационном агентстве «Ассошиэйтед пресс». И беспрестанно писал, писал и писал – сотни репортажей, статей, обзоров, книг.

Взрослая жизнь проходила в свободном полете. В разнонаправленном, ничем не ограниченном движении. В постоянных перемещениях по миру – без привязанностей и даже без особых предпочтений. Себастьян снисходительно, сверху вниз смотрел на озабоченных хлюпиков, которые всегда и везде выкраивали несколько минут, чтобы позвонить домой по спутниковому телефону. Его собственное внимание никогда не распылялось. Вон оставался неизменно собранным, сосредоточенным и целиком погруженным в работу.

Мать искрение поощряла любые начинания целеустремленного талантливого сына. Всегда оставалась преданной его сторонницей и даже восторженной поклонницей. Себастьян не имел возможности уделять ей столько времени, сколько бы хотел, но она все понимала и никогда не обижалась. Во всяком случае, на словах.

Кэрол всегда была его семьей; любую действительность она умела сделать яркой, до краев наполненной впечатлениями и эмоциями. А вот отец оставался далеким, абстрактным образом – настолько туманным, что активного желания встретиться и поговорить с ним просто не возникало. Правда, Себастьян считал, что когда-нибудь, в зрелые годы, ближе к сорока, придет время остановиться и оглянуться назад. Вот тогда-то и настанет пора возобновить отношения с отцом.

Все изменилось в тот день, когда Себастьян похоронил мать.

Вон расследовал запутанное дело в штате Алабама, когда внезапно получил страшное сообщение о смерти Кэрол. Днем мать обрезала в саду клематис. Внезапно потеряла равновесие и упала со стремянки. Ни переломов, ни порезов, ни даже царапин. Всего лишь синяк на ноге. А ночью она умерла в полном одиночестве. Оторвался тромб, добрался до сердца и убил ее. В пятьдесят четыре года.

Сына рядом не было. Он даже не знал, что она упала. А узнав о случившемся, впервые в жизни растерялся. Сколько лет он бродил по миру, считая себя свободным от всех и всяческих пут? Смерть матери давала ему полную и окончательную свободу и в то же время заставила почувствовать свою неприкаянность. Только теперь Себастьян понял, что годами обманывал себя. На самом деле он путешествовал по миру вовсе не безоглядно. У него была пристань. Всегда. И эта пристань дарила ощущение спокойствия и защищенности. Каждый день и каждый час, вплоть до страшного известия.

Теперь у него остался лишь один-единственный родственник на всем свете. Отец, с которым Себастьян был едва знаком. Черт возьми, можно сказать, совсем чужой человек. Так сложились обстоятельства, что искать виновных не имело смысла. Но может быть, настало время что-то изменить? Провести со стариком хотя бы несколько дней и попытаться узнать его поближе? Остаться ненадолго и завязать легкие приятельские отношения, свободные от застарелого напряжения?

Себастьян вышел из машины и по безупречному изумрудному газону направился к пылающему яркими красками цветнику. В его кармане лежала бриллиантовая сережка, которую предстояло отдать миссис Уингейт, чтобы та вернула ее дочери. Но ведь при этом придется объяснить, где и при каких обстоятельствах он обнаружил потерянное сокровище. Забавная ситуация. Себастьян улыбнулся.

– Здравствуйте, миссис Уингейт, – вежливо произнес он, подходя.

Первое время после отлучения от дома он ненавидел хозяйку до глубины души. Ведь это она оборвала и разрушила его отношения с отцом. Но постепенно острота неприязни притупилась, так, же как ушла в прошлое детская обида на ябеду Клер. Нет, любви к Джойс Себастьян, конечно, не испытывал. Но и ненависти тоже. Впрочем, до сегодняшнего утра он не вспоминал и о самой Клер. Теперь, правда, кое-что вспомнилось, но назвать мысли о ней приятными было бы большой натяжкой.

– Здравствуй, Себастьян, – ответила миссис Уингейт и положила в корзину только что срезанную алую розу. На тонких пальцах сверкнули рубины и изумруды. Светлые брюки, блузка цвета лаванды и широкополая соломенная шляпа. Джойс всегда отличалась исключительной стройностью фигуры. Тем изяществом, которое произрастает лишь на почве абсолютного владения обстоятельствами собственной жизни. Резкие черты лица, несомненно, отражали характер – при этом ее большой рот, как правило, неодобрительно кривился.