Боковая ветвь - Степановская Ирина

— Не прикасаться к нему! Выйти вон! — рявкнул он из последних сил в сторону двери, и в тот момент, когда он набирал в легкие воздух, Серов нанес ему последний, сокрушительный удар. Фомин не выдержал и упал, повалив на себя этажерку с альбомами разных фирм, эксклюзивный китайский шкафчик с чайной посудой и стеклянную горку с множеством моделей разных машин.

И еще несколько секунд после этого в комнате звенело и грохотало. А потом установилась тишина. У Серова была рассечена бровь, и кровь текла по лицу. Он посмотрел на свою запачканную кровью руку и вспомнил себя на кровати в гостинице. Он подождал, пока гора из бумаг, осколков стекла, деревянных полочек и металлических машинок зашевелилась и его противник поднялся.

— Ну и что, — сказал Фомин, — ты доволен?

Серов приложил платок к рассеченной брови, и тот в момент пропитался кровью.

— Вообще-то так явно лучше! — Он обвел рукой разгромленный кабинет. — Хотя я не мебель ломать сюда шел, но так мне больше нравится. А то было, на мой взгляд, уж слишком стильно.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что скоро можешь стать трупом? — равнодушно спросил Фомин. Он ведь знал, что не будет давать такого приказа. Просто решил взять того на понт. Посмотреть на реакцию. Ответ последовал тут же.

— Я надеюсь, ты понимаешь, — в тон ему ответил Серов, демонстративно сплевывая кровь прямо в эксклюзивную вазу, — что я безразличен к нашему судопроизводству? И если бы хотел, давно мог бы подключить кое-кого. И тогда, будь уверен, от страшного взрыва в твоей машине ничего бы не осталось, кроме ободранного металлического скелета да кусочков рук или ног, живописно взлетающих в воздух. И для этого мне вовсе не надо было бы самому соединять проводочки.

— Плюнь себе в рожу! — ответил Фомин, пробуя сжать челюсти, проверяя свой новый, очень дорогой зубной мост, шедевр стоматологической науки и техники.

— Сам себе плюй, — лениво заметил Серов, снял с шеи испачканный модный галстук и сунул его в карман.

Фомин посмотрел на себя в чудом оставшийся в дверце шкафа осколок зеркала. Что и сказать, вид был неописуем.

— Зачем, собственно, ты пришел? — Он посмотрел на Серова.

— Просто так.

— Спросить что-нибудь?

— Нет. И не думал.

— Тогда зачем?

— Посмотреть на тебя.

— Ну и все. Уходи.

— Ты понял, что я — ее муж?

— Ну и что?

— Это все.

Серов заметил на полу фотографию и с усилием, потому что сильно болела голова, поднял ее. Стекло, покрывавшее карточку, разлетелось, но рамка и картонная основа с подставкой остались. Он поднес фотографию ближе к лицу и зачем-то прищурился. На фотографии в стиле западных семейных традиций на фоне моря и пальм красовалась Алена в красном купальнике и темных очках. Сзади обнимал ее за талию сам Фомин, сияя на солнце толстым брюшком и каплями воды на волосатой груди и носу, а сбоку от них корчил рожи тощий подросток, по-щенячьи счастливый, вывалянный в песке и непонятно на кого похожий — то ли на мать, то ли на отца.

— «…был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин!» — Последние слова из Высоцкого Серов произнес по дороге к дверям. Охранники встали у него на пути. Серов повернулся к ним спиной и, размахнувшись, что было силы запустил фотографией в противоположную стену. Тяжелая серебряная рама ухнула, выщербив кусок штукатурки.

«В принципе, наверное, я мог бы его понять», — подумал Фомин и сделал охранникам разрешающий жест.

— Нет проблем! — Серов отвесил в дверях ернический поклон, и две горы мышц расступились, освободив между своими телами узкий проход. И пока Серов шел, Фомин смотрел ему вслед сначала по монитору, а потом из окна. Взглядом он проводил его до машины и посадил в до боли знакомые Наташины «Жигули». Злости он не испытывал. Была только щемящая тоска по утраченной молодости и сожаление, что однажды, в далекий и жаркий день, он позволил одной необычной девчонке исчезнуть в прозрачной воде и уплыть от него навсегда. Отошел от окна Алексей Фомин только после того, как машина Серова исчезла за поворотом.

Пока Серов ехал из Санкт-Петербурга в Москву, никто не остановил его по дороге.

«Кто из нас жертва и кто палач, как узнать?» — думал он, и разбитое лицо его покрывалось от свежего ветра коричневой коркой и застывало. Рана над бровью еще слегка кровоточила, но он не обращал на нее никакого внимания. Он нарочно открыл пошире окно, чтобы порывы свежего ветра смели с него всю усталость, и с каждым поворотом дороги он ощущал очищение.