Три метра над небом. Я хочу тебя - Моччиа Федерико

— Стэп, я хочу тебя.

— Что ты сказала?

— Не смейся надо мной.

— Нет, клянусь тебе, я не слышал.

Стэп продолжает двигаться на мне. Во мне. И я смотрю ему в глаза, я теряюсь в нем, в его взгляде, в его глазах, в которых — любовь. А может, — нет, но я его не спрашиваю, пока не спрашиваю… А он говорит со мной, и непонятно что, и дышит мне в ухо, а ветер, и удовольствие уносят его слова, и он улыбается, смеется и продолжает двигаться, и мне это нравится, мне безумно это нравится, я ничего не понимаю, я целую свои руки, я изголодалась и я повторяю…

* * *

— Стэп, я хочу тебя.

Позже, сам не знаю когда, Джин обнимает меня, сидя у меня на коленях, а я пытаюсь снять нашу защиту. Я его стаскиваю. На пальцах остаются следы красных чернил. Моя… навсегда моя. Невозможно поверить.

— Но…

— Это то, что я начала тебе говорить…

— То есть, у тебя никогда не было?

— Нет, никогда не было…

— Почему ты не сказала?

— Да, я никогда не занималась любовью, и что из того? Все всегда бывает в первый раз, правда? Ну так вот: это был мой первый раз.

У меня нет слов. Не знаю, что сказать. Может быть, потому что сказать-то нечего. Джин одевается. Моя… она смотрит на меня с улыбкой и дергает плечом.

— Видишь, как странно? Из всех желающих это досталось именно тебе. Только не надо чувствовать себя виноватым, хорошо? И гордиться тоже не надо.

Она натягивает на себя майку и курточку, не надев бюстгальтер. Я все еще не могу и слова вымолвить. Она засовывает бюстгальтер в карман куртки.

— И потом, трудно сказать… может быть, это благодаря вечеру… но все же ты с завтрашнего дня не особо заморачивайся. Мне надо было нагнать потерянное время. Согласно статистике, я отстала на четыре года. Большинство девушек делает это уже в пятнадцать лет.

Она, уже полностью одетая, стоит на ступеньках под фонарем, а я все еще застегиваю куртку. Она смеется. Уверенная в себе, спокойная, естественная.

— Надо сказать, что сегодня произошел возврат к старым ценностям. Во всяком случае, про меня точно можно так сказать.

Я догоняю ее и мы идем рядом. На этот раз — действительно в полной тишине, потому что я по-прежнему не могу вымолвить ни слова. Она, выбрав момент, проводит рукой мне по спине. Я обнимаю ее, прижимаю к себе. Так мы и идем. И я вдыхаю ее аромат. Она, Джин, еще источает запах своей первой любви. Моя. Моя. Моя.

— Знаешь, Стэп, я вот о чем подумала…

Ну, вот, так я и знал. Было слишком хорошо! А эти женщины с их размышлениями… Они способны погубить самые лучшие моменты жизни, единственные, достойные того, чтобы провести их в молчании. Я делаю вид, что мне интересно.

— О чем?

Джин кладет мне голову на плечо.

— Мне пришла в голову одна странная мысль, то есть, на самом деле, вопрос… Как ты думаешь… Интересно, а вот со времен Древнего Рима и до сегодняшнего дня на этом месте кто-нибудь делал подобное?

— Никто.

— Как ты можешь это знать?

— Что тут можно знать? Некоторые вещи надо просто чувствовать, чувствовать и все.

Джин останавливается. И смотрит на меня. Глаза у нее такие ясные. Она улыбается…

— Я уверен… никто. Поверь мне.

И тогда она снова кладет мне голову на плечо. Я ее, похоже, убедил. Может быть, тем, как я это сказал. Черт, хотел бы я в самом деле знать, был ли кто-нибудь еще в этом месте. Но это невозможно узнать. Джин продолжает:

— Тогда мы вписали свою строчку в историю… в нашу историю.

Она улыбается и целует меня в губы. Мягкая. Теплая. Полная любви. Наша история… Двадцать евро. Но на этот раз она меня сделала на все сто.

49

— Остановись здесь.

Меня не надо просить дважды. Останавливаюсь. С ходу, как она. Слава Богу, что сзади никого не было. Мой брат… Но кто его будет слушать. Если что, все можно свалить на вора. Джин быстро выходит из машины.

— Иди сюда.

— Куда?

— Да иди же за мной, сколько ты вопросов задаешь.

Мы стоим напротив моста Милвио, на маленькой площади на Лунготевере, откуда начинается виа Фламиниа, ведущая к площади Пополо. Джин бежит по мосту и останавливается посередине, перед третьим фонарем.

— Вот, здесь.

— Что?

— Третий фонарь. Есть одна легенда про этот мост, Милвио, или Молло, как его называл Белли ^[49].