Колдовское зелье - Мэйджер Энн

На другой странице Лупе написала всего три слова: «Нет ничего невозможного».

Рядом с дневником стояли пустые черные оахаканские^[9] вазы, которые Пите предстояло наполнить ноготками, и лежала связка белых восковых свечей. С нижней полки скалились сахарные черепа.

Кэти пролистала дневник до последней страницы. Чернила на древнем пергаменте были такими бледными, что Кэти пришлось прищуриться, чтобы разобрать тусклые письмена.

Сначала ей показалось, что на последней странице записан какой-то рецепт.

Но когда она склонилась ниже и прочла заголовок, у нее задрожали руки.

Нет...

«Да», — громко отозвался внутренний голос.

Казалось, на миг в комнате потемнело. Слова сошли со страницы, разрастаясь и мерцая призрачным, переливающимся зеленовато-желтым светом, каким налилась и фотография Лупе.

Кэти содрогнулась и отдернула руку от страницы, словно боясь обжечься. Запись оказалась вовсе не рецептом, а заклинанием.

Заклинанием истинной любви.

Дрожащими пальцами Кэти нашла медальон на шее. Часто и не в лад стучало сердце.

Она вспомнила о Морисе, и будущее предстало ей унылым, лишенным малейшего проблеска. Если, конечно, она...

Почему она до сих пор помнит поездку на мотоцикле жаркой душной ночью, крепкие, загорелые мужские руки, обхватившие ее узкую талию, и грубые черные джинсы, которых касалась ее шифоновая юбка?

Долгую минуту она стояла неподвижно, охваченная самым безумным желанием, какое когда-либо испытывала, и странной паникой при мысли о том, что до конца жизни, внешне похожей на волшебную сказку, ей будет недоставать страсти, приключений и — самое главное — любви.

Затем слова в дневнике еще сильнее потускнели, и чернила будто растворились в бумаге. Кэти выпустила из кулака медальон и распрямила плечи. Она попыталась пригладить своенравную желтую прядь, упавшую на глаза, но добилась только того, что еще больше волос выбилось из узла на макушке.

Подобные мечты только рвали ее сердце. Возможно, лучше было бы не любить так страстно, тогда не пришлось бы и страдать. Кэти надеялась, что любовь Мориса придаст ей сил, а не станет мучить, как любовь Рейфа.

Кроме того, кому придет в голову всерьез воспринимать заклинания старой индианки только потому, что она была достаточно умна и убедила невежественных крестьян в своем могуществе?

Едва Кэти подумала об этом, как земляной пол мелко задрожал под ее ногами, а комнату залил зловещий багровый отблеск. Кэти пронзил странный, яростный жар, словно она стояла перед пылающим костром, рискуя зажариться заживо.

В ужасе Кэти метнула взгляд на фотографию Лупе, по-прежнему излучавшую радужное сияние. Черные волосы Лупе на фотографии были разделены на прямой пробор, строгие индейские черты лица и высокие скулы могли бы показаться заурядными, если бы не пристальные черные глаза, которые оказывали на Кэти почти гипнотическое воздействие.

О Господи... неужели она лишилась рассудка в предсвадебной суете и волнении?

Волосы на затылке Кэти встали дыбом, ее бросало то в жар, то в озноб, но хуже всего было думать о том, что ей ничего не привиделось, что она действительно рассердила Лупе, усомнившись в ее могуществе.

Нет, попыталась уверить себя Кэти, она и вправду спятила, Лупе мертва, а белой магии нет и быть не может.

Но Лупе Санчес удалось убедить всех, кто был знаком с ней, что белая магия существует и что она в совершенстве владеет ее тайнами.

Жители деревни почитали ее и боялись. Внезапно Кэти вспомнилось, как она вечно заставала на кухне у Лупе кого-нибудь из просителей, униженно что-то шептавших и умолявших старуху о помощи. Матери больных детей, жены неверных мужей, жены выпивох и драчунов — все они шли к Лупе и покупали настои и порошки, веря в силу ее чар.

Они до сих пор приходили к дочери Лупе, и милая Пита усердно пыталась воскресить былую славу матери. Но чары бедняжки Питы оказывались гораздо менее могущественными.

Нет, родители больных детей на нее не жаловались, ибо Пита обладала несомненным даром лечить их, но оказывать воздействие на буйных мужей она не желала, возможно, оттого, что сама не хотела выходить замуж, заявляя, что брак для бедной мексиканки ничем не лучше рабства. И Пите никогда не везло, когда дело доходило до мужчин и колдовства.

Жены, которые покупали у Питы снадобья для того, чтобы вернуть в лоно семьи заблудших мужей, слишком часто убегали в Мехико с привлекательными молодыми любовниками. А самая плачевная история произошла с робкой и многострадальной портнихой Эльзой Пачеко: та пришла к Пите и заплатила за колдовское зелье, в надежде превратить своего пьянчугу мужа Абелардо, еженощно избивавшего ее и детей, в примерного супруга.