Теория страсти - Мэй Сандра

— Нет, мама, спасибо, я читаю.

— Конни, поедем кататься на велосипедах?..

— Спасибо, па, не хочется. Очень интересная книга.

— Малышка, я принесла тебе горячих блинчиков с сиропом…

— Потом, бабушка, потом.

До нее доносились изредка разговоры на кухне, странные, бессвязные, лишенные смысла и логики — с ее собственной точки зрения.

— … Я никогда не был таким. Ты, насколько я помню, тоже, Лили. Ма, что ты скажешь?

— Я бы сказала, что от нее нужно спрятать книжки. По крайней мере, некоторые.

— Мама, вы думаете, она может схватить что-нибудь…

— Нет, Лил, Мопассана я в виду не имею. Кстати, я его схватила, как ты выражаешься, в десять лет и ничегошеньки не поняла. Я имею в виду все эти заумные книги. Она читает Фрейда! Спенсера! Дарвина!

— Она у нас умница, это верно.

— Я бы показала ее врачу.

— Что вы такое говорите, мама!

— Лил, я никогда не вмешивалась, ты же знаешь, но с девчонкой творится что-то не то. Она не играет в куклы. У нее нет подруг. Она вообще не играет, в принципе. Это неправильно. Не знаю, хорошо это, плохо, страшно или полезно — но неправильно. Дитя человеческое должно играть.

— Ма, может, нам взять ее с собой в Те-Пас? Две недели на лодках по Саскачевану, места там потрясающие… Она же ездила с нами, когда была совсем маленькой. Скажи, Лили?

— Я была бы рада. Она совсем испортит глаза, а через месяц в школу.

— Если она согласится. Не забывайте, вашей дочери уже тринадцать, а железный характер у нее лет с трех. Теперь ее нельзя просто сунуть в корзинку и увезти в поход.

— Ма, ты против?

— Да нет… В любом случае надо спросить ее саму…

Это было в то лето, когда они уехали навсегда, ее мама и папа. Осталась одна бабушка Пейдж.

Она чувствовала тогда, что мама и папа расстроятся, если она не поедет, и уже почти решила ехать, но тут выяснилось, что в школе открывается новый биологический кружок и всех желающих приглашают поработать в живом уголке весь август. Разве можно было пропустить такую возможность? Констанция выложила это родителям, думала, они обрадуются вместе с ней, а они обиделись. Мама прятала глаза и, кажется, плакала, а папа хмурился и беспомощно смотрел на бабушку. Та пришла на помощь, стараясь разрядить обстановку.

— Ну ничего, съездите все вместе в следующий раз. В конце концов, кружок — это хорошо. Прогулки по лесу, поездки за город, так ведь, Конни? Чем вы там займетесь?

Девочка поправила съезжавшие с носа очки и с энтузиазмом ответила:

— Мы будем учиться препарировать лягушек и проверять рефлексы…

Она так и не поняла, почему мама и папа уезжали такими расстроенными, но ей было очень плохо от этого. Она хотела сказать им, что очень любит их, что ей очень жалко, что так получилось, но нужные слова не приходили. Она молчала, и от этого родители все больше расстраивались и даже злились. Потом мама вдруг вскрикнула:

— Поедем отсюда! Не могу больше видеть! Ты сама, как лягушка! Холодная и бесчувственная.

Папа же пробормотал, не глядя на дочь:

— Не думал я, что мы тебе до такой степени безразличны… Эх, Конни!

У нее разрывалось сердце, но она упрямо молчала, чувствуя, как коченеет язык во рту. Так они и уехали. Бабушка сурово поджала губы и ворчливо заметила:

— Все же нехорошо так уезжать. Прощаться надо каждый раз, как навсегда, так твой дед говорил.

Через неделю родители Констанции Шелтон погибли, утонули во время разлива Саскачевана после грозы. Нашли их только через несколько дней, опознали по одежде. Места там были дикие…

Конни пошла в школу круглой сиротой. Ее жалели тайно и явно, старались не загружать уроками, ждали от нее слез, истерик — но она была спокойна. О том, как разрывалось на части ее сердечко, не знал никто, даже бабушка. Конни приучила себя скрывать чувства, особенно сильные. Она уже тогда неплохо разбиралась в психологии и знала, что именно в такие минуты человек особенно уязвим, а ей нельзя было быть уязвимой. Теперь она отвечала за себя. И за бабушку, хотя та была уверена в обратном.

Бабушка Пейдж умерла три года назад. Она успела порадоваться за внучку, поступившую в университет Торонто, успела узнать, что та считается лучшей студенткой факультета и у нее самый лучший научный руководитель. Вот только узнать, как беззаветно и нежно любила ее эта самая внучка, не успела. Конни не привыкла говорить, а по ее виду догадаться о таких вещах было нельзя. Соседки рассказали ей после похорон, что бабушка Пейдж очень расстраивалась и корила себя за то, что не смогла сделать внучку счастливой, что Конни ее не любит… Соседки почти не скрывали осуждения, поджимали губы и неодобрительно смотрели на худую очкастую девицу с тонкими, вечно поджатыми губами и слишком тугим конским хвостом на голове. Конни не могла дождаться, когда они уйдут.