Экзотические птицы - Степановская Ирина

Азарцев включил было еще и Баха, но тот был слишком тревожен для его теперешнего состояния, и, чтобы не совершить какого-нибудь неординарного поступка под влиянием музыки, например, не переколотить все вокруг, включая окна, компьютер и двери, Азарцев решил, что прощание окончено, пересадил всех птиц в две небольшие клетки, поставил клетки в машину и выехал со двора. Охранника он предупредил, что еще в течение трех-четырех дней будет приезжать в клинику только на перевязки.

24

Оля честно старалась диктовать свои ощущения. Вначале она не испытывала ничего особенного, кроме легкого напряжения и подташнивания. Потом ей показалось, будто в голове у нее открылась какая-то потайная дверца, как у шкатулки, из которой выпрыгивает чертик, и в это отверстие стали улетучиваться все обыденные мысли. Саша Дорн, усердно записывающий все, что она говорила, и аккуратно проставляющий время, даже хихикнул, до того ему показалось забавным сравнение с чертиком. Потом Оля подумала, что ее любовь не имеет никакого конкретного отношения ни к ней самой, ни персонально к Дорну, а является частью океана общей мировой любви.

«Ага, появилось абстрактное мышление», — удовлетворенно констатировал Дорн. После этого глаза у Оли сами собой закрылись, и ей очень захотелось спать, как уже было несколько лет назад на каком-то школьном празднике, когда она, поддавшись на провокационные уговоры, выпила слишком много вина. А потом мир, в котором она себя ощущала, перестал быть трехмерным. Ей очень захотелось это описать, но ее губы уже не могли шевелиться. Это было удивительное ощущение. Она перестала осознавать себя человеком, вещью или каким-то предметом. Ничего похожего не было вокруг.

Даже само слово «вокруг» было неуместно, потому что оно подразумевало единицу чего-нибудь, вокруг которой могло бы что-то происходить. Оля больше не была единицей.

«Я в другом измерении. Отвратительно простом и страшном. Это не наш мир!» На этой стадии она могла еще думать. Потом ушли и мысли. Она стала ощущать себя какими-то разноцветными плоскостями, не имеющими объема. Ужасным казалось именно то, что объемы и предметы отсутствовали. Она была всем и ничем. Времени не было также. Не было ни сияющих труб, со смаком описываемых в книгах типа «Жизнь после жизни», не было ни ослепительных ангелов, ни подземных рек, по которым, согласно классикам, следовало переправляться из царства живых в царство мертвых. Само наличие этих рек, пещер и злобного Цербера уже означало бы счастье пребывания в привычном трехмерном мире. В Олином сознании не было ничего. Не было уже и самого сознания. Оно разлетелось на какие-то фрагменты, бессмысленные куски, не похожие ни на сновидения, ни на реальную жизнь, ни на жизнь вообще. Она еще каким-то образом догадалась, что превратилась в Ничто, а потом и это Ничто бесследно исчезло.

25

В тот день к вечеру неожиданно пошел снег. Темный асфальт запорошило, на ветках клена, так хорошо видного из окна Тининой палаты, повисли белые мокрые хлопья. Ашот вернулся из Питера, где пробыл не более нескольких дней, и сразу пришел в больницу.

— Я не поеду в Америку, — с какой-то дурацкой улыбкой юродивого сообщил он Тине, плюхаясь на ее узенькую кровать. Сама Тина стояла у окна и любовалась на снег.

— Почему? — удивилась и обрадовалась она.

— Мне никогда не заработать там столько денег, чтобы каждый год приезжать в Москву и в Питер, — сказал он. — А я не смогу не приезжать. Я вот сейчас ходил по Питеру, ходил по Москве и чувствовал, что все это каким-то образом мое, родное. У меня никогда не возникало такого ощущения в Америке. Вот стоял я на набережной канала возле бывшего дома женщины, к родителям которой обещал заехать. Я смотрел на все вокруг ее глазами и понимал, что заставить человека уехать от такой красоты может только любовь — великая сила. У меня такой силы нет, и поэтому я остаюсь. — Он замолчал. И Тина не проронила ни звука.

— Если б вы только знали, как смотрели на меня люди в Музее-квартире Пушкина! — вдруг засмеялся он, вспоминая. — Школьники трогали меня руками. Они думали, что сейчас будет сниматься какой-то фильм, а я загримированный актер. Билетерши же полагали, что я какой-то дальний родственник поэта, какой-нибудь праправнучатый племянник, инкогнито приехавший из-за границы.

— А ты что говорил? — спросила Тина.

— Говорил как есть. Что я действительно прибыл из-за границы, но что родился недалеко от Баку, а по национальности — армянин. А когда я гулял по набережным, закинув на плечо клетчатый шарф, — с гордостью продолжал Ашот, — на меня оборачивался каждый второй прохожий! А иногда и каждый первый! Как я могу покинуть такое культурное место?