Тим - Маккалоу Колин

Туфли были начищены до блеска, на белой кофточке ни пятнышка, ни морщинки на полотняном костюме. Безупречная одежда и собранность — это было у Мэри Хортон чем-то вроде идеи фикс. Ее молоденькая помощница утверждала, что Мэри перед тем, как войти в туалет, снимает, чтобы не помять, свой костюм и вешает на плечики.

Мэри Хортон, убедившись при взгляде в зеркало, что все соответствует ее неизменным стандартам, сдвинула черную соломенную шляпку к верхнему краю пучка волос и одним движением проткнула ее длинной шляпной булавкой, затем натянула черные перчатки и пододвинула к краю стола свою огромную сумку. Она открыла ее и методично проверила содержимое: ключи, деньги, носовой платок, пачечка бумажных салфеток, перо и блокнот, записная книжка, удостоверение личности и кредитные карточки, водительские права, право на пользование стоянкой, французские булавки, просто булавки, коробочка с иголками и нитками, ножницы, пилка для ногтей, запасные пуговицы, отвертка, плоскогубцы, кусачки, электрический фонарик, стальной сантиметр с отметками и для дюймов, коробка с патронами 38-го калибра и полицейский револьвер.

Она была первоклассным стрелком. Брать деньги из банка входило в ее обязанности как сотрудника компании «Констэбл Стил энд Майнинг» с тех пор, как ее пуля пробила руку вора, когда он убегал, пытаясь унести всю зарплату компании. Во всем Сиднее не было ни одного преступника, который бы решился иметь дело с мисс Хортон. В тот раз она отдала чемоданчик с деньгами так спокойно и без всякого протеста, что вор почел себя в полной безопасности. Но когда он повернулся, чтобы убежать, она открыла сумку, вытащила пистолет, подняла его, прицелилась и выстрелила. Сержант Гопкинс, ответственный за полигон полиции города, утверждал, что ее реакция быстрее, чем у самого Сэмми Дэвиса младшего.

Оставшись совсем одна на белом свете, когда ей было четырнадцать лет, она поселилась в комнате общежития Христианской Ассоциации с пятью другими девушками и работала клерком у Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она начала работать машинисткой в компании и была такой бедной, что имела только одну юбку и кофточку, которые непрерывно стирала, а ее простые чулки, казалось, состояли из одной штопки. Через пять лет ее квалификация, спокойное достойное поведение и замечательный ум позволили ей занять пост личного секретаря Арчибальда Джонсона, управляющего компанией. Однако в течение первых десяти лет работы в фирме она продолжала жить в общежитии, штопала чулки и откладывала гораздо больше, чем тратила.

Когда ей исполнилось двадцать пять, она обратилась к Арчи Джонсону за советом, как ей лучше вложить свои сбережения, и к тридцати годам ее капитал во много, много раз превышал первоначальные сбережения. И вот в возрасте сорока трех лет она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, где жили люди среднего класса, водила весьма консервативный, но очень дорогой «бритиш бентли», где салон был обтянут настоящей кожей и отделан настоящим ореховым деревом, владела участком побережья в двадцать акров, коттеджем к северу от Сиднея и заказывала свои костюмы у того же портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.

Она была вполне довольна собой и своей жизнью, могла иногда позволить себе ту или иную роскошь. Но и дома, и на работе Мэри старалась быть всегда одна, и друзьями ее были пять тысяч томов книг, которые обрамляли стены ее кабинета, да еще несколько сотен дорогих пластинок с записями музыки Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду, убирать в доме, не смотрела телевизор и не ходила в кино. У нее никогда не было мужчин, и она не стремилась к этому.

Когда Мэри Хортон вышла на переднее крыльцо, она постояла там некоторое время, прищурив глаза от яркого солнца и оглядывая садик перед домом. Траву давно пора было стричь. И где этот чертов мужик, которому она платила за то, чтобы он стриг траву раз в две недели по четвергам? Его не было уже месяц, и гладкая поверхность зеленого ковра начала выглядеть неопрятно. «Вот досада», — подумала она.

В воздухе стояло странное гудение, что-то среднее между звуком и ощущением. Слабое «буум, буум, бум», казалось, проникало до костей, и жителю Сиднея было ясно, что сегодня будет очень жаркий день. Два цветущих эвкалипта по обе стороны ворот поникли своими синими серповидными листьями, как бы протестуя против пульсирующего зноя, а японские жуки щелкали и суетились среди массы желтых цветов на кустах кассии. Двойной ряд великолепных красных олеандров обрамлял выложенную камнем дорожку, ведущую от двери к гаражу. Мэри Хортон, поджав губы, направилась по ней.