Вместо любви - Колочкова Вера Александровна

Во-вторых, она боялась встречи с отцом. Боялась его обычного насмешливого голоса, его ироничного взгляда, его силы, его странной и гордой любви. Любви, будто от них стеной отгороженной. Любви по одному только признаку – мое все возьмите, а я без вашего обойдусь. Она всегда любила его безумно и боялась тоже безумно. Как сестра Вера. Как сестра Надя. Они все его любили и боялись…

И в-третьих – она боялась воспоминаний. Хотя, наверное, и звучит для ее тридцати лет слишком уж пафосно – воспоминания. Но что делать – эти самые воспоминания накидывались на нее сразу, как только она сходила с поезда, приезжая в родной городок. И мучили, и грызли сердце до крови, и сжимали обидой душу. Самые несчастные в мире женщины – однолюбки. Никакой у них, у бедных, альтернативы нет, и счастья особо тоже нет. Несут всю жизнь в себе любовь одну разъединственную, и маются с ней, и лелеют в душе один и тот же образ, очень часто любви этой и не достойный. Как правило, недостойный. По закону человеческой подлости. Но лучше об этом сейчас не думать. Чего себя мучить заранее? Лучше спать, спать, спать… Прав Родька, нельзя терять времени зря. Раз выпала такая редкая возможность – надо от души выспаться. Когда еще придется…

Однако никак ей не засыпалось. Лез в уши монотонный голос той самой молодки, которая ворвалась в купе со своими многочисленными сумками. Раей зовут. Слишком уж общительной, слишком уж громкоголосой оказалась эта Рая, черт бы ее побрал. Устроилась на нижней полке, выпила чаю стаканов восемь, как в том фильме, с малинишным вареньем, и ну давай душу свою открывать нараспашку, попутчицам исповедоваться… Хочешь не хочешь, а прислушаешься и вникнешь в Раину проблему…

– Ну и вот… Он когда выпьет, братец-то мой, так сразу и разум теряет, будто отшибает его совсем напрочь. И не человек уже становится, а настоящая буйная зараза. А тут еще девушку свою приревновал к другому… Нам бы с матерью его дома удержать, а мы рукой махнули. Думали – обойдется. Ну, может, подерется с тем парнем, думали, который девушку у него увел, получит под ребра кулаками, да и остынет. Тот, который соперник его, тоже парень здоровый, просто так под кулак не полезет. А оно видите, чего вышло… И как это мы не заметили, когда он нож этот с кухни хватанул? Пошел и убил человека…

– Эк у тебя все просто, Раечка! – тихо и с укоризной произнесла ее соседка, пожилая седая женщина. – Сами себя, выходит, теперь обвиняете. А он, значит, ваш брат, будто и ни в чем не виноватый. Он убил, ему и отвечать!

– Так я и не спорю, что вы. Конечно, ему отвечать. За то ему и сроку восемь лет назначили, в колонии строгого режима. Еду вот к нему на свидание, продуктов всяких везу. А мама не смогла, обезножела совсем от горя. Да и не хочет она. Когда получили мы разрешение на свидание, не поеду, сказала, и все тут. И так, говорит, позору из-за него в поселке натерпелась. Каждый пальцем тычет – вырастила убийцу…

– Отказалась, значит, от сына?

– Ну да… Отказалась, выходит.

– А ты?

– А я что? Я нет, я не отказалась. Он мне брат все-таки! Какой-никакой, а брат, родная кровиночка. У меня и муж против был, чтоб я к нему ехала, и свекровь тоже… А только я им наперекор пошла.

– Любишь, значит, брата?

– Да я не знаю, люблю, не люблю… А только страшно мне. На мамку смотрю, и страшно. Она ведь тоже сына любила. А вот совершил он такое, и разлюбила, получается. Так ведь не должно быть, правда? Любовь, она же свое законное место в каждой душе занимать должна! Тем более к своей родной кровиночке. На то она кровиночка и есть, чтобы ее за все прощать. А иначе зачем тогда вообще родниться? Надо, чтоб любовь к родному человеку всегда в душе жила и никуда не девалась. Чего бы он ни совершил в своей жизни ужасного. Потому что прогонишь ее оттуда – и свято место пустым не окажется. Черная злоба – она свое дело знает, быстро на то место придет. И обида. И сожрет ее, душу-то. Боюсь я. Потому и еду…

Инга вздохнула, открыла глаза, перевернулась на живот. За окном наплывали серые октябрьские сумерки, мелкий дождичек уныло царапался в стекло, будто просил впустить его в грустный разговор ее попутчиц. Будто и от себя тоже хотел чего добавить. Хотя чего тут добавишь? Ничего уже и не надо. Вот она, правда. Пусть кондовая да топорная – какая уж есть. И в самом деле – чем любовь в душе заменишь? Обидой? Злобой? Не уж. Не надо нам такого добра. Пусть уж лучше любовь будет, какая-никакая, а любовь. А все-таки интересно, что с ним стало, с Севкой Вольским? Верочка рассказывала как-то, что она мать его видела, и та расхвасталась перед ней успехами его небывалыми. Будто бы ездила к нему в Москву, сама все своими глазами видела… Хотя маме его верить тоже особо нельзя. Она и соврет, так недорого возьмет. А вообще, Севка – он такой. Он очень целеустремленный. И вполне даже мог успехов этих добиться. Талантливый потому что. Уж кому об его талантах помнить, как не ей… Так, все, хватит. Только стоит подумать о теме запретной, как тут же в сердце боль да грусть свои пляски половецкие начинают. Это ж надо – тридцать лет бабе стукнуло, а она все школьной своей любовью внутри живет… Спать, спать надо! И завтра все утро можно проспать. И даже до обеда можно. А потом, после поезда, еще четыре часа на автобусе ехать… К вечеру уже дома будет, отца увидит, Верочку… Господи, как она по ним соскучилась! Да и по Наде тоже. Хотя неизвестно, как она ее встретит. А вдруг она с Вадимом приедет? Хотя нет, не должна. Верочка говорила, чтоб без мужей, без детей ехали – так отец велел…