Три метра над небом. Я хочу тебя - Моччиа Федерико

— Стефано, будешь завтракать?

Поворачиваюсь к нему:

— Что-нибудь вкусное приготовил?

Он слегка смущен:

— Думаю, да.

— Ну ладно, тогда иду.

Он никогда не понимает, когда я шучу. Не то что мама. Влезаю в худи и остаюсь в трусах.

— Ужас, как ты похудел.

— Не начинай… Ты уже это говорил.

— Мне тоже надо было бы съездить на годик в Америку, — он захватывает двумя пальцами складку на животе. — Смотри.

— Власть и богатство откладывают жирок.

— Ну, тогда я должен был быть худышкой. — Он пытается свести все к шутке. В этом он тоже не похож на маму, потому что ему это не удается. — О чем думаешь?

— Что ты классно накрываешь на стол.

Довольный, он усаживается за стол.

— Да, я люблю это…

Он передает мне чашку с кофе. Я беру и добавляю туда немного холодного молока, даже не попробовав; вонзаю зубы в большой шоколадный бисквит.

— Вкусно.

— Это с горьким шоколадом. Я взял их для тебя. Я их не люблю. Мама всегда тебе их брала, когда мы все жили вместе.

Я молча пью кофе с молоком. Паоло смотрит на меня. Кажется, он хотел что-то добавить. Но передумал и начал готовить себе капуччино.

— Вчера вечером тебе звонила эта девушка, Ева Симони, она дозвонилась тебе на сотовый?

Ева. Оказывается, она Симони. Мой брат знает даже ее фамилию.

— Да, дозвонилась.

— Ты виделся с ней?

— К чему все эти вопросы?

— Просто интересно, у нее красивый голос.

— И все остальное не хуже, — я выпиваю кофе. — Пока, Па, увидимся.

— Везет тебе.

— В смысле?

Паоло поднимается из-за стола и убирает посуду.

— Ну, что ты можешь так жить: делать все, что хочешь, развлекаться. Сначала ты уехал, теперь в таком подвешенном состоянии, ничего определенного.

— Да, мне везет.

Я ухожу. Я мог бы много чего ему сказать. Я мог бы вежливо объяснить ему, что то, что он сказал, — это немыслимая, ужасная, позорная тупость. Что свободы ищет лишь тот, кто чувствует себя в плену. Но я устал. Сейчас не хочу ничего говорить, просто не могу. Я вхожу в комнату, смотрю на часы на тумбочке, и тут только до меня доходит.

— Блин, ты меня разбудил, а еще только девять часов?

— Да, мне скоро на работу.

— Но мне-то никуда не надо!

— Я знаю, но поскольку тебе надо ехать к папе… — он растерянно смотрит на меня. — Я разве тебе не говорил?

— Ничего ты мне не говорил.

Он все еще неуверенно, с сомнением смотрит на меня: говорил или не говорил? Он или вправду уверен, что говорил, или мой брат великий актер.

— В общем, он ждет тебя к десяти. Хорошо, что я разбудил тебя, правда?

— Неправда. Спасибо, Паоло.

— Да не за что.

Ни малейшего чувства юмора. Он продолжает убирать чашки и кофейник в мойку: все аккуратно составляет в правую раковину, строго в правую. Потом возвращается к разговору.

— А что ты не спросишь, почему папа хочет увидеться именно в десять? Тебе не интересно?

— Ну, если он хочет меня видеть, думаю, он сам мне скажет.

— Ну да, все правильно.

Видно, что он немного обиделся.

— О'кей. Скажи мне, почему он хочет меня видеть?

Паоло заканчивает мыть посуду и поворачивается ко мне, вытирая руки полотенцем. У него радостное лицо.

— Вообще-то я не должен тебе говорить, это сюрприз, — он замечает, что я завожусь. — Но я все же скажу, мне так хочется! Думаю, он нашел тебе работу! Ты счастлив?

— Ужасно.

Во всяком случае, чувствую себя лучше. Мне удается сохранить самообладание даже при таком известии.

— Ну, и что скажешь?

— Что, если мы не прекратим болтать, я опоздаю.

Иду собираться.

— Ты счастлив? — очень сложный вопрос.

«Чтобы быть счастливым, — говорит Карен Бликсен ^[10], - нужна смелость». Ты счастлив?.. Только мой брат мог задать такой вопрос.

13

Без одной минуты десять. Над кнопкой звонка — моя фамилия. Но это дом моего отца. Фамилия написана ручкой, небрежно, без всякой фантазии, без чувств. В Америке так бы не написали. Но это неважно. Мы в Риме, на маленькой площади у корсо Триесте, недалеко от магазина, где продается контрафактная одежда. Она громоздится на витрине с ценниками в 29,90 евро. Как будто эти олухи не понимают, что за тридцать евро можно купить только отстой. Коммерсантские душонки, хитрые, на лице — вечная улыбочка. Звоню в домофон.