Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - Метлицкая Мария

Как-то под Новый год Верка покупала что-то на Черемушкинском рынке, ее окликнули – оказался Митька Шаталин, бывший одноклассник. Как всегда веселый, с наглой «котярской» улыбочкой на круглом усатом лице. В огромной енотовой шапке с хвостом и расстегнутой дубленке до пят. Они болтали долго обо всем и обо всех, охали, вздыхали, смеялись, вспоминая. Он говорил, что живет теперь круглый год на Николиной, что, как всегда, ни черта не делает. Дед, известный советский драматург, оставил наследство, еще он сдает 200-метровую квартиру на Горького кому-то из посольства и имеет за это огромные деньги – на них дурью и мается, ни в чем себе не отказывая.

Веркой, уже шикарной женщиной, он восхитился. Она рассказала, что у нее свой «Салон» в приличном месте, старом, тихом центре, – уже залог успеха. Она успешно вела свои дела – опыт и все же немного удача. Он со смехом рассказал ей, что тогда, в школе, он был влюблен в нее, а она рассмеялась, что все это враки, иначе она бы уж точно заметила. Выяснили, что предложений встречать Новый год много, но как-то ни с кем не хочется, и, решив, что это судьба, поехали на Николину встречать Новый год вместе.

Верка весь день 31-го лепила хачапури, делала сациви и фаршировала рыбу. Искренне удивленный и пораженный Митя наблюдал за этим действием, сидя в кресле с трубкой у камина, сравнивая ее, конечно, со своими бесчисленными пустыми и длинноногими девицами. Наблюдал. И увидел в Верке сразу и жену, и хозяйку, и мать своих детей – в перспективе, конечно. И в ту же новогоднюю ночь, Боже, как романтично, при свечах сделал ей предложение.

Они не открыли двери на стук и вопли соседей – просто задули свечи и, обнявшись, заснули. В доме пахло камином, корицей и плавленым воском. Так за одну ночь у Верки появились муж, дом на Николиной Горе – теперь о ней знали все – и прозрачная речка с мелким, светлым песком, и розовые сосны на закате. Да и еще, кстати, неплохая квартира на теперь уже Тверской, временно оккупированная кем-то важным из израильского посольства. «Ну, с этим я быстро разберусь», – подумала Верка.

Немного угнетало ее все же то, что Митя – только богатый наследник, а так вообще, положа руку на сердце... Все-таки она, помнится, уважала мужчин при должности. Но и на этом еще рано ставить крест. Зато Митя был веселым и не занудой – легкий во всем человек. А Верка торопилась, слишком долго она этого ждала, родила подряд двух парней. Оба – вылитые Митька, с котячьими хитрыми физиономиями. Жили они на Николиной круглый год – воздух (!), – с тихой сероглазой бабушкой, Веркиной матерью, похоронившей пять лет назад своего пьющего и грубого, но любимого мужа.

А Верка тем временем развернулась на Тверской. Все как положено. Поставила тройные деревянные стекло-пакеты – шумно, кондиционеры – центр! Ванна под римские термы. Евро!

О том, какого числа и во сколько хоронят Лильку, Верке сообщила та самая Андронова, чудным образом, через Митю, разыскав ее. На похоронах Верка с трудом узнавала своих одноклассников: на улице прошла бы – не узнала. Все негромко пересказывали друг другу страшную историю о том, что в последний год Лилькиной жизни ее видели у магазина с алкашами, в резиновых сапогах на худых и голых ногах, с вечным фингалом под глазом и разбитой губой. С бомжатником в ее квартире бедные соседи ничего поделать не могли и уже не жалели, а ненавидели бедную Лильку. И их можно было понять. И еще говорили про страшные вещи о том, что пролежала она, мертвая, почти неделю и что все это, что было когда-то зеленоглазой и смуглой Лилькой, все это собирали пластмассовой лопатой в большой черный пластиковый мешок. И закрыли крышкой. Свекрови и дочери Лильки, уже взрослой девочки, на похоронах не было.

Верка видела, как всех потрепала жизнь, как все постарели и изменились, все, за исключением, пожалуй, Андроновой. Она выглядела так же, как и двадцать лет назад – в костюме с бортами и «халой» на голове. И ей все так же можно было дать сорок лет. Впрочем, теперь это так почти и было. Она говорила какую-то речь, и было видно, что для нее это дело привычное. Она и организовала похороны и прибытие одноклассников, а также скромные поминки в кафе у метро, на которые она сразу же принялась собирать деньги.

Верка дала двести долларов (Андронова присвистнула), но на поминки не пошла. Задержалась у могилы, положив на свежий холмик белые лилии с нестерпимым ароматом, и, медленно уходя с кладбища, думала про Лильку, самую красивую и благополучную девочку их класса, с такой, казалось бы, ясной и предсказуемой судьбой, с такой надежной, как когда-то была сама Лилька. Это ведь именно ей должен был выпасть счастливый билет, почему-то с испугом подумала Верка. Ну по всем законам логики. Если, конечно, она была в этой жизни. И еще, подумала Верка, что же такого страшного сотворил кто-то в их роду, какой смертный грех совершил их далекий или близкий предок, за что в течение двух десятилетий была так трагично истреблена эта большая и красивая семья?