Буря в раю - Кауфман Донна

Вытерев о халат внезапно вспотевшие ладони, Эйприл достала из сумки пачку фотографий и начала просматривать их одну за другой.

9

Придерживая левой рукой камеру и бумажный пакет, Джек отворил дверь в номер.

– Извини, что задержался: увлекся, снимая играющих детей. Ты любишь свежие фрукты? Больше мне ничего не удалось…

Он остановился, прижав пакет к груди, совершенно забыв, что может раздавить спелые авокадо.

– Что это ты делаешь? – резко спросил он, даже не пытаясь скрыть своего раздражения.

Он ожидал смущенного взгляда и торопливых объяснений, но Эйприл медленно, очень медленно подняла глаза от фотографий. Потрясение, написанное у нее на лице, поразило Джека, словно удар молнии. Это невозможно! Она не могла понять, что значат для него эти фотографии!.. Или все-таки поняла?

– Джек, эти снимки… – Голос ее дрогнул; она опустила взгляд, и на лице ее появилось странное выражение – грустная улыбка, полная нежности и сострадания.

Джек помнил эти снимки – все до единого. По одному выражению на лице Эйприл он понял, на какую фотографию она сейчас смотрит. Маленькая девочка, играющая с собакой.

Этот снимок Джек сделал много лет назад в одной южноамериканской стране… Худенькое тельце в лохмотьях – назвать эти тряпки платьем можно было бы только из вежливости. Собака – грязная, со свалявшейся шерстью, с оборванным ухом. На заднем плане – жалкие, облупившиеся стены трущоб… Но глаза ребенка лучатся радостью.

Эйприл пристально вгляделась в снимок – и вдруг глаза ее расширились, а лицо слегка побледнело. Что она там увидела? Неужели догадалась, что всего в нескольких милях от этой идиллической картины идет война и люди убивают друг друга? Джек знал об этом – но как могла угадать Эйприл?

Следующий снимок заставил Джека придвинуться ближе. Эйприл застыла, расширив глаза: Джек догадался, что перед ней взрезает грозовое небо ослепительная вспышка молнии. Эйприл смотрела на фотографию так, словно не только была там, не только своими ушами слышала оглушительный грохот, но и почувствовала, как страшно такое буйство стихий для человека, привыкшего считать себя «царем природы».

Казалось, Эйприл переживала то же, что и Джек, когда делал этот снимок. Но может ли это быть? Ведь ей не приходилось видеть войн, революций, стихийных бедствий. Откуда же она знает, что весь наш мир – лишь тонкая пленка на поверхности Хаоса?

Эйприл отложила этот снимок и взяла следующий. Губы ее приоткрылись, по лицу скользнула нежная, задумчивая улыбка… Боже правый, откуда она это знает? Как сумела это понять?

– Эйприл, иди ко мне! – прошептал Джек, невольно делая шаг вперед. Но Эйприл, поглощенная, не слышала его призыва.

Фотография была проста: птица и цветок. Обычный зритель восхитился бы яркостью алого гибискуса и трепетаньем крыльев колибри. Но едва ли он понял бы, зачем Джек несколько часов сидел в засаде, подстерегая это мгновение. А Эйприл поняла…

В капельках росы на алых лепестках она видела торжествующее сияние тропического утра. Она сама летела, как колибри, тянулась к солнцу, как стройные побеги гибискуса, готова была дарить нектар, словно его роскошные цветы. Она переживала все, изображенное на фотографии, и Джек следил за ее реакцией словно завороженный. Он молил, чтобы она подняла на него взгляд! И вот ресницы ее взметнулись…

Ни один фотоаппарат на свете не смог бы схватить и передать выражение ее глаз. Любовь. Желание. Восхищение. И еще – такая глубокая близость, словно в Джеке Эйприл нашла вторую половину своей души.

Джек наклонил голову и коснулся губами ее губ. «Я люблю тебя, Эйприл Мария Морган де ла Торре». Он хотел прошептать эти слова, но что-то сжало ему горло, и оттуда не вырвалось ни звука.

Ресницы Эйприл дрогнули, и золотисто-карие глаза потемнели от страсти. Джек положил камеру и фрукты на стол, туда же бросил, вынув у нее из рук, забытые теперь снимки и, подхватив Эйприл на руки, понес в спальню.

– Когда у тебя слушания?

– Через несколько часов, – прошептала она, целуя его в шею.

Джек сел на край кровати, положив Эйприл к себе на колени. Руками и губами она ласкала его лицо – так, словно видела его впервые в жизни.

В каком-то смысле так оно и было. Они любили друг друга не первый день, но только сегодня Эйприл сумела проникнуть ему в душу. Джек понимал, что должен был бы испугаться такой близости, но никакого страха не чувствовал. Напротив, мысль, что Эйприл понимает его, как никто другой, давала ему удивительное чувство свободы, защищенности… и счастья. Такого всепоглощающего счастья он не испытывал никогда, кроме, может быть, раннего детства.