Звезды над озером - Лазарева Ирина

— Поля, у нас с тобой ничего не выйдет. Не терзай понапрасну ни себя, ни меня. Ты красивая девушка. Не трать свою молодость впустую, на того, кто тебя не любит.

Вазген тем временем сидел в кабинете и читал письма, только что полученные из дома. Рядом дымил папиросой Кирилл, дожидаясь, когда Вазген закончит чтение.

«Мой дорогой мальчик! — писала мама. — Не дождавшись ответа на свое последнее письмо, снова берусь за перо. Знаю, как тяжело сейчас с доставкой писем, и потому не сетую. Доля наша, матерей, жен и сестер, запастись терпением и надеждой, положиться на милость Бога и ждать, ждать изо дня в день. Пишу и словно с тобой разговариваю. Так мне легче. Здоров ли ты, душа моя? Как твоя милая жена? Ее письмо меня глубоко тронуло. Каждая его строчка дышит любовью и заботой о тебе, а что может быть отраднее для сердца матери. Зара, прочтя письмо, в отличие от меня, слегка приревновала. Не знаю, сердиться ли на нее, упрекать ли — ты ведь знаешь ее безграничную любовь к брату.

За нас не беспокойся, мы все здоровы. Пишу тебе ранним утром, пока воздух свеж и в доме не началась суета. Ты помнишь утреннюю тишину нашего сада? Стрижи носятся в прозрачном воздухе и кричат на лету так, словно в горлышках у них серебряные свистки. С начала лета стоит жара, по вечерам горячий ветер гудит в нашей узкой улочке, как в трубе, треплет крышу и бьет стекла. Зато черешня уродилась на славу — крупная, сладкая. Твое любимое абрикосовое дерево ломится от плодов. Сейчас бы ты его не узнал, так оно разрослось. Раздаем фрукты соседям, они радуются, так как питаются сейчас все плохо, и мы довольны, что можем кому-то помочь. Сварили бы немного варенья, да сахара не хватает.

Вчера копалась на чердаке и нашла твои старые игрушки. То-то радость Люське. Ты не забыл, нашей Лусине в этом месяце исполняется пять лет. Она любит показывать твою фотографию соседским ребятишкам, ту, где ты в форме, при этом важно поясняет: „Мой дядя капитан, у него есть кортик и большой корабль. Он мне его подарит, когда вернется“. Однажды Геворик, сынишка Аревик, не выдержал и сказал: „А ты дашь нам пускать твой корабль в Зангу?“ Вот какие забавные истории у нас случаются. Только это смех сквозь слезы: муж Аревик, Вартан, погиб под Сталинградом. Накануне ему исполнилось двадцать восемь лет».

Вазген читал письмо так, как должно было его читать, видел то, что сквозило между строк. Мать не жаловалась, не писала о своем беспокойстве за него, о бессонных ночах и страшных видениях, какие рисовало ее воображение, ни словом не обмолвилась о том, что она чувствовала, разглядывая его детские игрушки. Когда-то она так же ждала писем с фронта от мужа. Она свято хранила эти письма и часто перечитывала, особенно то, последнее, на котором стояли две круглые печати, на одной было написано: «1-я рота 10-го Кавказского стрелкового полка», другая, почтовая, свидетельствовала о том, что муж писал ей в декабре 1914 года из Карса.

Вазген знал, что она так же бережет его письма и каждый раз мучится страхом, что очередное письмо может оказаться последним.

Он сложил листок с тяжелым сердцем и принялся за чтение милых каракуль сестры. Мама, школьная учительница, писала каллиграфическим почерком, что до Зары, то она никогда не заботилась о том, сможет ли кто-нибудь разобрать ее невообразимые росчерки и загогулины.

Письмо Зары, изящное по содержанию, написанное с юмором, его развеселило и сняло тяжесть с души. Конечно, сестра именно на то и рассчитывала.

Он поцеловал оба листка и положил их в ящик.

— Счастливчик! Сразу два письма получил, — сказал Смуров. — От кого, если не секрет?

— От мамы и от сестры.

Кирилл оживился:

— У тебя есть сестра? А почему я не знал?

— Непростительный пробел в твоей профессиональной деятельности.

— Слушай, а у нее такие же черные глаза, как у тебя?

— Черные и большущие. У меня есть ее фотография. Вот, смотри.

— Вот это да! Просто загляденье! А ты бы отдал ее за русского?

— Что за вопрос? Был бы человек хороший.

— А за меня бы отдал?

— Ага, щас! Приму тебя с распростертыми объятиями и обольюсь слезами умиления. Я еще не сошел с ума!

— Ах вот ты как! Чем же я так плох?

— Да ты злодей, бандит! И женщин бьешь!

— Я исправлюсь. Слово даю!

Вазген не унимался и напомнил Кириллу, что тот пьяница, да и развратник, потому что таскается к Клаве. Смуров возмутился: злостный наговор, он был-то у Клавы всего раз, посмотрел бы на себя, праведник, сам не прочь поволочиться за девушкой, неисправимый дамский угодник, недавно настойчиво предлагал сотруднице ее подвезти.