Знак Нефертити - Колочкова Вера Александровна

Глянула на часы — пора в кафе собираться. Время-то как незаметно пролетело. И хорошо, что незаметно, а то бы измучилась вся.

До самого выхода на сцену она была немного рассеянной и в то же время до предела сосредоточенной. Что-то говорила ей Катька — не слышала, только улыбалась, делая вид, что слушает. Глянула на себя в зеркало — удивилась… Лицо молодое совсем. В глазах — наивно радостное ожидание. И волнение… Волнение, как в юности. Боже мой — неужели влюбилась? Что ж это за судьба-насмешница такая, еще и любовь послала напоследок? Зачем…

Вышла на сцену, уселась, как обычно, на высокой ступени. Глянула в зал — народу-то собралось! Предприимчивая Филимонова еще столы раздобыла, так их тесно поставила — бедным официанткам не развернуться. Все лица, лица… И знакомые, и незнакомые…

А Ивана нет. Впрочем, чего и требовалось доказать. Самой себе доказать. Что ж, это даже и хорошо, наверное. Если не надо здороваться, то и прощаться тоже не надо. Опять же плюс…

Сеня с Веней вступили «Утро туманное», и голос вышел совсем жалким, дрожащим высокой нотой. Будто она не пела, а плакала:

Не пришел. Не пришел! Вот же — расплакаться не хватало. А впрочем — пусть. Пусть они думают, что она романсом растрогалась. Такая уж, простите, впечатлительная натура. Слеза скатилась по щеке, застряла в уголке рта. Соленая…

Зааплодировали, едва стих последний аккорд. Кто-то цветы принес, положил на колени. Глянула, чтобы кивнуть дарителю… И обмерла. Иван! Откуда он взялся, да еще с цветами! Наверное, вошел в зал, когда она пела! Уф-ф, надо же… И место у него за столиком совсем недалеко от сцены…

Подняла голову, тихо скомандовала Вене — давай «Зимнюю ночь»! Он слегка поморщился, пожал плечами — мы же в конце хотели… Но вступил первыми аккордами, приглашая подхватить Сеню, проиграл вступление. И она запела, глядя в знакомые пронзительные глаза, так выделяющиеся среди других глаз…

Да, она ему одному пела. Только ему. Про тени на потолке, про хлопья в оконной раме, про два башмачка, про скрещенье рук… Про то, что могло меж ними случиться и никогда не случится. Не будет судьбы скрещенья. И очень жаль, что не будет. И воск слезами ночника на платье капал. И все терялось в снежной мгле, седой и белой…

Он смотрел на нее очень серьезно, будто понимал. А может, и впрямь понимал. А может, просто слушал, и она это придумала себе, что — понимает. Жаль, «Зимняя ночь» пропелась так быстро. Все-таки Пастернак — гений…

Она много чего пела в этот субботний вечер. Но еще раз на «Зимнюю ночь» так и не решилась, хоть и просили голоса из публики. Откуда-то выросла в ней странная уверенность, что больше нельзя. Нельзя, и все. То, что уже пропелось, — это их с Иваном глубоко личное переживание, почти интимное, а такие вещи, как известно, напоказ публике не выставляются.

Пропела последний романс, поднялась с места, торопливо прошла через зал, скрылась в подсобке. Глянула в зеркало — щеки горят…

Тут же в подсобке нарисовалась Филимонова, глянула с хитрым прищуром:

— Иди, там тебя публика на поклон требует… Нет, как в театре, ей-богу… Прославила ты мое заведение, Анька, на всю округу прославила! Нет, а Иван-то Арсеньич каков, а? Сразу после первого романса — цветы…

— Как?! Как ты сказала?

— А что? Цветы, говорю… Иван Арсеньич…

— Кать… А кто это — Иван Арсеньич? Ты его давно знаешь?

— Конечно, давно… Он же этот… Как бы это сказать… Мой будущий сват, только не совсем полноценный. Это за его сына Сашка замуж выходит. А только тут, знаешь, закавыка такая… Сынок-то его вроде как не признает. Его отчим вырастил, он Ивана Арсеньича и не знал совсем. И вдруг он объявляется — прости меня, мол, одумался и все такое… А Сашкин жених — ни в какую! Ну, а Сашке-то Ивана Арсеньича жалко, конечно… Все думает, как бы жениха с родным отцом примирить…

— Думаешь, помирит?

— А не знаю. Тут дело тонкое. Вообще-то он мужик хороший, этот Иван. Сильно нам помогал, когда мы здесь с Сашкой все организовывали. И деньгами, и вообще… Я потом хотела ему деньги вернуть, а он уперся — не надо, и все. Я, говорит, не вам, я так своему сыну помогаю… Вот же, скажи, а? Ведь его даже на свадьбу не позовут… Чего ты на меня так смотришь? Я тоже думала — так не бывает…

— Выходит, бывает, Кать.

— Да уж… Ну, пойдешь на поклон-то?

— Нет… Не хочу. Я сейчас оденусь, через черный ход выйду.

— Ну, как хочешь… Ладно, я пойду, у меня там девчонки с клиентами не успевают… До завтра, Ань!

— До завтра, Кать…

Быстро натянула пальто, выскочила на улицу, огляделась. Наверное, Иван ее у парадного входа ждет… Заторопилась, нога скользнула в колдобину заледеневшего снега… Оп! Что это? Каблук сломался! Нет, ну что за напасть такая… В самый неподходящий момент! Придется теперь на такси домой ехать. Не судьба, значит, с Иваном до дому пройтись…

Он и впрямь стоял у парадного крыльца, ждал ее. Подошла, прихрамывая, подогнула в коленке ногу, как жалкая цапля:

— А у меня каблук сломался, Иван… Придется домой на такси ехать…

— Ну, невелика беда, каблук. Дайте-ка, я посмотрю.

Сел на корточки, ухватил ее за лодыжку, пробормотал что-то едва слышно.

— Что? Что вы говорите, Иван?

— Да ерунда, говорю… Тут дела — на десять минут… Пойдемте ко мне, я тут недалеко живу. Приделаю на место ваш каблук.

— А вы умеете?

— Умею.

— Что ж, идемте… Только я совсем у вас на руке повисну…

— Валяйте, висите на здоровье. Нам туда, во дворы…

Потом уж она сообразила, что, наверное, слишком быстро согласилась. Даже неприлично радостно как-то. Еще и волнение окатило, и бабочки пресловутые внутри ожили, затрепыхались пугливо. А с другой стороны — что такого особенного? Если и впрямь сумеет каблук прибить…

— Вон мой дом, красная кирпичная пятиэтажка, видите?

— Да. И правда — недалеко.

— Аня, у меня к вам предложение… Может, на «ты» перейдем? По-моему, сломанный каблук — это хороший повод… Это лучше, чем брудершафт…

— Вы думаете?

— Я так полагаю, Ань.

— Ну что ж… Давайте на «ты». То есть давай на «ты»…

— Ну, вот и отлично. Значит, пока я каблуком занимаюсь, ты чай-кофе организуешь, идет?

— Идет…

— Ну, вот и отлично. А потом погуляем, я тебя домой провожу. Я в последнее время увлекся этим занятием — тебя провожать.

— А по-моему, ты увлекся душеспасительными беседами, разве не так?

— Ну, одно другому не мешает… Вот мы и пришли… Осторожно, здесь ступенька высокая, второй каблук не сломай!