Привычка жить - Колочкова Вера Александровна

Плюхнувшись в кресло, она начала смотреть традиционный новогодний фильм про иронию судьбы. В который уже раз. Надо же – и никогда не надоедает. Она его всегда смотрит тридцать первого декабря, этот фильм. И подпевает актерам так же всегда тихонько. Почти шепотом. Потому что именно шепотом можно пропеть «…никого не будет в доме, кроме сумерек, один зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин…». Прямо все про нее. У нее тоже никого не будет в доме. Только сумерки. Тихие сумерки тридцать первого декабря на пару с артистом из телевизора. Хороший артист. И глаза у него такие добрые. И умные. У милиционера Димы такие же глаза. Вот бы с ней вдруг такое же случилось, как в этом кино! Пришла бы она домой тридцать первого декабря, а вот на этом самом диване милиционер Дима спит… Пусть и пьяненький даже… Уж она бы его водой из чайника точно поливать не стала, как эта красивая польская актриса! Она бы… А чего бы она? Эх, да что там… Вот фильм кончится, и до Нового останется всего два часа… Ну и что? И ничего страшного не происходит! Это же всего лишь сказка, там, в телевизоре! А она сказкам не верит, она эксперименту верит… И нечего грустить! Все идет нормально! Если, конечно, не считать Катькиного бегства в непонятную и тревожную свободную жизнь…

Фильм кончился. Стало неуютно, даже страшно немного. Откуда-то сверху гремела музыка, двигали стульями, доносились громкие и визгливые женские голоса. Да, надо же выпить! Проводить старый год… Или, наоборот, не надо? Или мы не признаем всех этих надуманных кем-то формальностей? Да, она ж салат оливье не дорезала! Надо пойти на кухню, покончить с ним, раз начала… И глотнуть немного коньяку. Для храбрости. Все-таки эксперимент…

Через полчаса во всеоружии, то есть с тарелкой салата и полным фужером коньяку, она вернулась в комнату, уселась перед телевизором, подогнув под себя ноги. Пристроив фужер на пол, принялась есть салат ложкой. Как некультурная. Съела полную тарелку, сбегала на кухню, принесла еще. Глотнула коньяку, снова принялась жевать с остервенением. Казалось почему-то – салат на тарелке кончится, и придут слезы. По телевизору черноглазый худой юморист вовсю развлекал публику, изображая разных популярных певцов. Они по очереди потом выходили к нему на сцену, говорили что-то, будто перед ним старательно оправдываясь…

Салат на тарелке кончился. Женя с ужасом смотрела на юмориста, чувствуя, как внутри нарастает отчаяние, как надвигается на нее со всех сторон тоска… Нет, надо было уехать с Асей! Что она наделала с этим своим экспериментом? Уж скорей бы двенадцать пробило, что ли, и дело с концом! Хотя до двенадцати далеко еще, полтора часа целых! Ну кто, скажите, придумал этот дурацкий праздник? Это понятно, что сам по себе его Петр Первый придумал, а вот кому в голову пришло, что он чисто семейным должен быть? Чтоб всей семьей собраться в полночь около телевизора и пялиться на шустрого юмориста…

Видимо, в очень уж сильном она была напряжении, потому что вздрогнула страшно от обычного телефонного звонка. Кто-то с очередными дежурными поздравлениями проснулся…

– Да! Аллё! Вас слушают, говорите! – очень бодренько прокричала она в молчащую трубку. Так бодренько, что никто бы никогда не заподозрил ее в страхе перед концом эксперимента под названием «женский Новый год в одиночестве». Бесславным, судя по всему, концом…

– Здравствуйте, Женя… – услышала она в трубке голос, который совсем, ну совсем и не надеялась услышать. Потому что это смешно даже было – надеяться услышать в канун Нового года голос милиционера Димы. С чего это вдруг? Так ведь не бывает… А может, случилось что?

– А что случилось, Дима? – тут же озвучила она промелькнувший в испуганной голове вопрос. – Почему вы звоните?

– Да ничего, собственно…

Показалось вдруг, что она даже ясно увидела, как он пожал плечами и улыбнулся неуверенно. И даже покраснел слегка. Всплыло его лицо в голове, будто на цветном экране, с прижатой к уху трубкой, и сердце застучало часто-часто, отгоняя подкравшиеся совсем близко слезы от чаяния.

– С наступающим вас, Женя!

– Спасибо, Дима. И вас так же.

Больше разговаривать было не о чем. То есть, конечно, нашлось бы им о чем поговорить, если б была у них хоть какая-то, хоть мало-мальски сложившаяся общая акватория общения, в которую можно было бы нырнуть, как в новогоднюю тридцатьперводекабрьскую лазейку. А так – о чем говорить? Об умершем маньяке-сердечнике? О пострадавшей Оксанке? Так чего о них говорить – все уже на этот счет сказано…