Работа над ошибками - Колочкова Вера Александровна

И на кладбище, и в церкви на отпевании Саша старался держаться к ней поближе – брал за руку, поддерживал за талию, поправлял черный скользкий шарф на голове, норовивший все время сползти на плечи. Таечка лежала в гробу маленькая, аккуратненькая, с бумажной поминальной полосочкой на лбу. Наташа смотрела в ее умиротворенное, абсолютно счастливое лицо, с трудом сдерживала вздох слезного умиления. Наверное, опять же неуместным оно здесь было, это умиление. Но она ничего не могла с собой поделать – старушка даже из гроба будто одаривала ее своей любовью, искренней, простодушной и бесхитростной, без примеси кровных условий. Той самой любовью, о которой так много и высокопарно говорят, но которую, как правило, рядом с собой не замечают. А рядом тихо плакала Мария, которой эта любовь и должна была бы достаться на полном природном законном основании. Да вот не досталась.

Когда опускали в могилу гроб, на небе взошла радуга. Все подняли головы вверх, и Антонина Владимировна что-то проговорила относительно чистой Таечкиной души, которую небо восприняло с благодарностью. Наташа вздохнула, пожала плечами – и без того, мол, каждому здесь присутствующему все понятно про чистую Таечкину душу, и без небесных прекрасных знаков. Но сама потом долго смотрела на радугу, представляя, как Таечка летит в эти разноцветные ворота, как встречают ее небесные ангелы. И хорошо, и пусть встречают. Она им тоже, наверное, свои байки рассказывать станет.

За поминальным столом она сидела между Генрихом и Сашей. Ела арахисовую халву, которую, в общем, терпеть не могла, считая продуктом опасным и для женской красоты неприемлемым. А тут вдруг напала с аппетитом на незамысловатое простое лакомство. Наелась от души.

Потом они с Генрихом разбирали Таечкины вещички – он попросил что-нибудь из ее собственного, личного, для мамы на память. В старой деревянной шкатулке среди клубков, пуговиц и всякой мелкой чепухи на самом дне обнаружился конверт, подписанный большими кривыми буковками: «Завищаю моей любимой мнучички Наташички». Наташа открыла конверт, вытащила наружу его содержимое – пачечку разномастных денежных купюр. Маленькие красные сотенные образца шестидесятых, большие и бледные деньги образца девяностых, современные хрусткие тысячные бумажки с промельком серебряных магнитных полосок, еще какие-то купюры, совсем старые, ей неизвестные. Генрих удивленно смотрел на это «богатство», потом взял у нее из рук пустой конверт с Таечкиными письменами.

– Можно я это возьму?

– Да, конечно… Выходит, Таечка себе ничего не покупала, даже отдать вам на память нечего… – виновато глянула на него Наташа.

– А это… Это мне можно взять?

Он осторожно взял в руки молитвенник с протершимся от времени и частых Таечкиных прикосновений переплетом, открыл наугад.

– «… Да сохранит Он нас от искушений, болезней и скорбей, да дарует нам смирение, любовь, рассуждение и кротость…» – тихо пробормотал он слова молитвы, и у Наташи мороз прошел по коже – показалось, что сама Таечка произносит это голосом своего внука.

– Генрих, еще что-нибудь возьмите… – виновато засуетилась она, перебирая Таечкины вещички. – Вот, смотрите, эту картинку она сама вышивала, своими руками…

Она прекрасно помнила эту вышивку – белая кошечка, прижмурив глазки, улыбалась широко и неестественно на фоне розовых лепестков. Когда-то она висела, вставленная в резную деревянную рамку, над ее детской кроватью… А потом она выросла и потребовала картинку убрать. Так и заявила нянечке: убери отсюда эту пошлость! Та беспрекословно картинку со стенки сняла, и даже не обиделась. А может, Наташе показалось, что не обиделась. Нет, точно не обиделась. Она вообще никогда не умела обижаться…

– Возьмите вышивку, Генрих! Пожалуйста…

– Нет. Спасибо. Больше ничего не нужно. Спасибо вам, Наташа, за мою бабушку.

– Да мне-то за что… Меня как раз благодарить и не за что…

– Наташа, я утром купил билеты на самолет, нам с мамой пора ехать…

– Что, уже?

– Да. Маме тяжело здесь быть. Саша нас отвезет в аэропорт. Но вы мне дайте обещать, что вы обязательно приехать к нам в Дрезден…

– Да, конечно, Генрих. Я обещаю. Вы только не волнуйтесь, пожалуйста. Вы когда волноваться начинаете, сразу плохо говорите по-русски.

– Да. Это есть так. Я сейчас очень волнуюсь. Вы все, все очень хорошие люди, спасибо вам…

– Я тоже поеду в аэропорт, Генрих. Провожу вас. Вы идите к маме, я сейчас приду…