Замкнутый круг - Робертс Нора

– Не знаю, – продолжала Келси, пока мысли Гейба витали в облаках. – Мне тоже казалось, что он просто хочет выступать, но только до тех пор, пока…

Она откинулась назад и пристроила голову на спинке дивана. Специально для нее Гейб включил Моцарта, что с его стороны было большой жертвой. Келси знала, что он ничто не ставит так высоко, как ранний рок и меланхоличные завывания блюзов.

– Как ты понимаешь, я просила его выступать с Ченой не из одних альтруистических соображений. Мне нужен был лучший жокей, какого только можно найти в наших краях, и лишь потом я подумала, что мое предложение, возможно, как-то утешит его. Но, похоже, я сделала ему только хуже.

– Ты не можешь этого знать, – лениво откликнулся Гейб.

– Ты просто не видел его лица. Только теперь я начинаю понимать, что значила для него гибель Горди. Я тоже любила этого жеребца, но скорее всего я не была привязана к нему и вполовину так сильно, как Рено. И он обвиняет себя в его гибели только потому, что Горди упал под ним. – Келси рассеянно раскрутила вино в бокале и смотрела, как рубиновая жидкость понемногу успокаивается. – Я начинаю всерьез подумывать о том, не попросить ли Наоми убедить его обратиться к психотерапевту. Как ты думаешь… – Она повернулась к Гейбу и увидела, что он лежит с закрытыми глазами. – Эй, да ты, никак, спишь?

– Прости. – Гейб приоткрыл один глаз. – Я просто задумался.

– Нет, это ты прости. – Келси заерзала на диване и, усевшись поудобнее, стала массировать ему ступни. – Ты устал, я поняла это, как только ты вошел в дверь. Мне надо было спросить тебя, как прошли твои сегодняшние переговоры, а вместо этого я пристала к тебе со своим сто первым психологическим этюдом.

– Покуда ты гладишь меня по пяткам, можешь говорить о чем тебе угодно.

Келси усмехнулась, но отставила свой бокал, чтобы иметь возможность массировать его ступни обеими руками.

– Ну, как твои деловые встречи? Когда мы будем праздновать рекордную в скаковом мире сделку?

– Никогда. – Гейб подумал о том, как удивительно много эрогенных зон расположено на таком сравнительно маленьком участке человеческого тела, как ступни. – Я не собираюсь распродавать своего Дубля по частям.

– Не собираешься? – Келси невольно замерла. – Но, Гейб, ты же говорил, что сумма может получиться совершенно астрономической!

– Я не собираюсь делить его ни с кем! – Гейб снова открыл глаза и пристально на нее посмотрел. – Я выслушал все советы, все предложения и решил поступить по-своему. Что мое – то мое.

– Но это же непрактичное, продиктованное эмоциями решение!

– А ты хотела чего-то другого? Келси покачала головой.

– Одно время я тоже мечтала владеть долей «трижды венчанного».

– Ну, это можно устроить… – небрежно бросил Гейб, изо всех сил стараясь сохранить видимость спокойствия. – Ты можешь получить пятьдесят процентов.

– Половину? – Брови Келси поползли вверх, а пальцы замерли. – Пожалуй, это несколько больше того, что я могу себе позволить.

– И большинство людей сказали бы тебе, что ты совершенно права. У тебя просто не хватит денег.

Келси обиженно подобрала губу.

– Прошу не указывать мне, что я могу себе позволить, а что – нет. О'кей, каковы твои условия?

– Условие только одно… – Глаза Гейба сверкнули. – Выходи за меня замуж.

Сначала Рено отправился на конюшню. На конюшню, которая некогда принадлежала Канингему. Никто его не остановил. Охранники и конюхи – все хорошо, знали Рено. Он солгал им, что должен встретиться с Джемисоном, и они пропустили его без дальнейших расспросов.

На самом деле Рено просто хотел снова увидеть лошадей, почувствовать их запах, прикоснуться к бархатным шкурам, под которыми играют крепкие как сталь мышцы. Некоторое время он раздумывал, не пойти ли ему и в самом деле к Джемисону, чтобы излить душу, но потом отказался от этой мысли. Что это изменит? Ничего. Ничего уже не исправишь.

За последние несколько недель Рено потратил довольно много времени, размышляя над тем, что он наделал, и пытаясь переложить вину на кого-то другого, но все его обвинения, словно камни с горы, снова скатывались вниз, чтобы похоронить его под своей тяжестью. Он как будто сидел на дне глубокого рва, из которого не было никакого выхода. Это он взял в руки шприц, это он ввел смертельный яд в вену великолепного коня, бойца, атлета.

Не имело никакого значения, каким путем шприц попал к нему и кто вложил ему в руки этот инструмент. Теперь Рено ясно понимал это и – самое главное – принял на себя всю полноту вины. Он убил того, кого любил больше всего на свете, – и погубил самого себя.