Попробуй догони - Кауфман Донна

Сказав это, он понял, что сболтнул лишнего, но было поздно: Мойра уже насупила брови. Однако она не выразила своего неудовольствия вслух и, помолчав, спросила:

– И что же именно побудило тебя заняться изучением прошлого?

– На меня оказали благотворное влияние мои учителя, особенно преподаватели истории и социологии. Они были супругами и часто ездили вместе на раскопки. Эти замечательные люди открыли мне увлекательный мир путешествий и поразили меня широтой своих познаний. Главной же их целью было пробудить в своих учениках желание продолжить образование в колледже. В ту пору мои сверстники вполне довольствовались знаниями, полученными в средней школе, и не стремились получить диплом о высшем образовании. А как обстояли дела в этом плане у тебя, Мойра?

– Примерно так же, – ответила она.

– А ты училась в колледже?

– Я училась в Инвернесском университете. Как единственная представительница Синклеров в этих местах, я с самого рождения знала, что несу ответственность за наше родовое наследие и потому должна соответствовать своей миссии. Теперь я дипломированный специалист по управлению бизнесом, однако весьма преуспела и в литературе: пишу статьи, сочиняю короткие рассказы.

– Надеюсь, их публикуют? – недоверчиво спросил Таггарт, все еще не до конца расставшийся с убеждением, что она обыкновенная бездельница, выкачивавшая средства из его доверчивого папаши. О своей литературной деятельности она в своих письмах к нему ни разу не обмолвилась.

– Да, разумеется! В различных крупных и мелких изданиях.

– Значит, забот у тебя полон рот! – пошутил Таггарт, желая разрядить возникшую между ними напряженность.

Мойра кивнула и натянуто улыбнулась, словно бы смущенная тем, что разоткровенничалась. Из этого он сделал вывод, что тема литературной деятельности для нее священна. Перехватив его испытующий взгляд, она снова заговорила, заметно волнуясь, как говорят только о наболевшем:

– Молодежь теперь совсем уже другая, ее силком не удержишь в деревне. Дети фермеров стремятся обосноваться в городе, уезжают туда либо на учебу, либо на заработки, а вот домой не возвращаются. – Она тяжело вздохнула и с сожалением добавила: – Так что хозяйство практически не развивается, управлять стало нечем. Деревня медленно умирает, грядет катастрофа. Над Баллантре нависла угроза полного разрушения... Только не подумай, ради Бога, что я хочу тебя разжалобить, как нищенка, выпрашивающая подаяние.

– Как ты могла так плохо подумать обо мне! – покраснев от стыда, воскликнул Таггарт. – Я прекрасно понимаю, насколько тяжело тебе приходится и как ты страдаешь... Скажи честно, тебе никогда не хотелось сбросить с себя эту непосильную ношу? – Он просверлил ее изучающим взглядом.

– Разумеется, хотелось! Кому понравится чувствовать себя тягловой лошадью? Но дело в том, что у нас абсолютно разное воспитание! Да и традиции здесь, в Шотландии, не те, что у вас, американцев. К примеру, вот ты говоришь, что твой отец стремился выкорчевать даже память о своих предках. Для нас же, шотландцев, нет ничего дороже семейного наследия.

– Мой отец в этом плане был исключением из общего правила, – возразил ей Таггарт, намекая, что не даст ей сбить себя с толку. – Да и он под конец жизни изменился, судя по его странному завещанию. Зачем-то он ведь финансировал замок!

– Вот и я о том же! – обрадованно подхватила Мойра. – У него, очевидно, заскребли кошки на сердце. Если бы его не замучила совесть, он бы не стал вбухивать свои денежки в это чудовищное сооружение. – Она испуганно прикрыла рот ладошкой и покраснела, сообразив, что ляпнула глупость. Таггарт отвел удивленный взгляд, уже не зная, что ему и думать о ней. Мойра моментально нашлась и выпалила первое, что пришло ей в голову: – Но при всем при том я должна признать, что ты тоже в чем-то прав. Покойный действительно не любил перемывать косточки своим прямым предкам. Лишь с огромным трудом мне порой удавалось убедить его поведать мне какую-нибудь семейную историю. – Она невинно захлопала глазками.

Таггарт снова посмотрел на нее и обнаружил, что выражение ее лица опять стало ласковым и кротким, как у ангелочка, глядя в голубенькие глазки которого хотелось немедленно распахнуть душу и во всем исповедаться. Но Таггарту почему-то не хотелось впускать ее в свое прошлое и выпускать из темницы своей памяти жутких чудовищ. И он молчал, насупив брови и закусив губу, как упрямый подросток, выслушивающий нотации своего взбешенного отца в его кабинете.