Умер-шмумер - Вильмонт Екатерина Николаевна

— У вас… Впрочем, это так. У нас! Да, действительно все изменилось. Видел бы ты сейчас Москву…

— А что? — с замиранием сердца спросил он.

— Она такая красивая стала! И твой дом… Я недавно проезжала по Спиридоновке, кстати, она опять называется Спиридоновкой… Твой дом отремонтировали, он такой свеженький…

— А ты? Ты там же живешь?

— Нет, мой дом снесли, я теперь живу на проспекте Мира.

— А у тебя… У тебя есть дети?

— Нет, детей у меня нет. А у тебя?

— У меня есть сын, Тео. Знаешь, он совсем не говорит по-русски…

— Ты тоже стал говорить с акцентом.

— Шутишь?

— Нисколько.

— Хотя чему удивляться. Мне редко приходится говорить по-русски.

— Не общаешься с эмигрантами?

— Практически нет. Впрочем, это неважно. Расскажи лучше о себе. Как ты живешь, где работаешь, и вообще…

— Мне, Влад, особенно нечего рассказывать. Живу я нормально, в общем даже неплохо по нынешним меркам… работаю. Я делаю кукол.

— Кукол? Каких кукол?

— Для кукольных театров и просто так, на продажу… И знаешь, они имеют успех. В Италии на выставке получила первую премию, у меня много премий… Это дает кусок хлеба… У нас теперь много богатых людей, и они часто заказывают мне кукол — для детей, для подарков или просто для украшения интерьера… У меня хорошая профессия, Влад.

— И у тебя есть ворох платьев?

— Ворох платьев? — Она нахмурила брови, словно что-то припоминая. Подумать только, ты помнишь эту детскую глупость! — Лицо ее вдруг прояснилось, помолодело. — Ну надо же… Я тронута. Нет, вороха, наверное, нет, но просто потому, что мне это уже не нужно.

— Хочешь, я куплю тебе этот ворох, а?

— Нет, зачем? Спасибо, конечно, за порыв, но вполне достаточно и одного платья.

Они замолчали, глядя друг на друга. В этой хрупкой, прелестной женщине была какая-то странная умудренность. Не должна женщина в ее возрасте быть такой, ее еще должны раздирать страсти, тем более Ника всегда была страстной натурой, порывистой и неожиданной. Теперь она стала другой. Но от этого еще более интересной, и как будто бы совсем неопасной. Ни истерик, ни упреков, ничего… С ней так хорошо, так легко…

— Ника, ты удивительно изменилась.

— Ты это уже говорил.

— А твоя мама, она как?

— Мама давно умерла. У нее был инсульт, она долго болела.

— Прости, я не знал…

В ее глазах промелькнула какая-то усмешка.

Между тем под деревом уже становилось жарко.

— Может, поедем? — предложила Ника.

— Куда? Я не хочу с тобой расставаться. Ты спешишь?

— Нет, не спешу.

— А давай покатаемся по Рейну на пароходике?

— Давай!

Они доехали до пристани и вскоре уже сидели на палубе прогулочного парохода. На солнце их быстро разморило. Он взял ее руку. Она не отняла, но ответного порыва он не ощутил.

— Ника, подумать только — мы с тобой вместе плывем по Рейну… Кто бы мог предположить…

— Да, и ты, насколько я понимаю, пытаешься меня соблазнить, засмеялась она.

Его бросило в жар.

— Но ты ведь и вправду безумно соблазнительная женщина… И загадочная…

— Да что ты, Влад, какие там загадки… Просто ты, вероятно, ожидал от меня истерик, упреков, обмороков, стенаний по загубленной тобою жизни, так?

— Я об этом даже не думал.

— Думал, думал, потому и назначил свидание не на вчерашний вечер, а на утро, чтобы дать себе возможность отступить… Почему же ты не сбежал, Влад?

— Ника, как тебе не стыдно!

— Ни капельки не стыдно. Влад, ты разочарован?

— Разочарован? Ты о чем?

— Да нет, так…

Ника вдруг сняла легкую жакетку, под которой оказалось платье без рукавов, и он увидел оспинку…

— Жарко, — словно бы извиняясь, тихо сказала она.

А он не сводил глаз с ее предплечья и вдруг наклонился и поцеловал оспинку. Потом еще раз и еще.

— Влад…

— Прости, я вспомнил… Сейчас у молодых девчонок уже нет этих меток… А мне так нравилось… у тебя…

Эти его слова, а может, поцелуй, словно сломали какой-то лед. Они сидели рядом, держась за руки, и молчали. Но сейчас они были не просто рядом, они были вместе. И совершенно ничего не надо было говорить.

Напротив них на палубе сидела очень пожилая пара. И он и она в шортах, с некрасивыми, жилистыми ногами. Они с умилением взирали на Влада и Нику.

— Пусти, Влад, — вдруг сказала она.

— Почему?

— Не надо этого, не надо… Лучше расскажи о себе, чем ты занимаешься? Как живешь, и вообще…

— Я живу неплохо, только работаю как каторжный… У меня своя фирма, и еще я консультант и эксперт…

— О, я поняла, ты сделал карьеру! — перебила его Ника.

— Ну, можно и так сказать…

— Значит, все было не зря?

— Похоже, что так.

— Ну и слава богу.

— Но это все нелегко далось…

— Понимаю. А что тебя занесло в Бонн?

— Не знаю… Я здорово вымотался за последний год, захотелось переменить обстановку, побыть далеко от дома, в одиночестве…

— Значит, у тебя отпуск?

— Да.

— Странно, почему ж ты не поехал куда-нибудь, куда обычно ездят американцы?

— А куда ездят американцы? — засмеялся он.

— На Гавайи, в Мексику, например…

— Надоело.

— А…

— Меня почему-то тянуло сюда. И не зря, как выяснилось. А ты сама-то почему сюда приехала?

— Я давно обещала Алле… ну ты же ее видел… Она моя очень близкая подруга.

— А твоя Машка? Вы еще дружите? Ну кругломорденькая такая?

— Машка теперь живет в Финляндии, и мы совсем не дружим. У тебя большой дом? Или квартира?

— У меня квартира в кондоминиуме, знаешь, что это такое?

— Конечно, знаю, у нас теперь тоже строят кондоминиумы. Хотя, по-моему, это звучит ужасно.

— Подумать только! Мне трудно себе это представить… И что, в ваших магазинах есть товары?

Она громко засмеялась:

— Да, Влад, есть…

Она вдруг открыла сумочку, вытащила кошелек.

— Вот видишь, сколько у меня всяких карточек?

Это дисконтные карты разных магазинов, — с какой-то наивной гордостью сказала она.

Он расхохотался.

— Да, убедительно! Дисконтные карточки московских магазинов! Ника, ты прелесть!

— Ты хотел сказать: Ника, ты дура! И завести разговор о высших ценностях, о засилье масс-культуры и о том, что Россия берет от Запада все самое худшее, да? А знаешь, когда в магазинах все есть, это не так уж плохо, по крайней мере не надо стоять в очереди… Помнишь, как мы с тобой стояли в очереди за маслом к твоему дню рождения?

Он почти не слышал ее наивных речей. Она вдруг показалась ему такой одинокой и беззащитной… Куда девалась та умудренная жизнью женщина, какой она была всего лишь час назад… А ведь она всегда была разной, припомнилось ему, то умной и тонкой, то непроходимо глупой, не понимавшей самых элементарных вещей… Но неизменно очаровательной.