Привычка жить - Колочкова Вера Александровна

Резко оторвав спину от диванной подушки, она притянула к себе телефонный аппарат, набрала знакомый номер. Будто одобрив ее окончательное решение, аукуба японская тоже ожила вдруг, золотые листья качнулись, плеснув немного золота. Вот, мол, все, что могу… Спасибо, аукуба японская. Только ты меня и понимаешь. Если б еще золото твое настоящим было…

– Але! Говорите! Слушаю! – Оксанкин хохляцко-торопливый голосок будто пнул ее в ухо, заставил вздрогнуть после долгого пиликанья пустых и длинных гудков телефонного ожидания.

– Ой… Это я, Оксан! Привет! К тебе сейчас можно?

– Женька, ты, что ли?

– Ну да, я.

– Не, Жень, сейчас никак. Сейчас Гоги ко мне завалится! Помнишь Гоги? Толстый такой, с лысинкой? Мы как-то с ним из лифта выходили, а ты как раз дверь квартиры закрывала…

– Ой, ну откуда ж я помню, Оксан? Их, всех твоих, и не упомнишь… А когда мне зайти можно? Я вот шубу тебе хотела предложить…

– Ага, поняла… Слушай, а давай мы так поступим… Ты завтра приходи! Он, по-моему, и на завтра планирует остаться, воскресенье же… Вот ты со своей шубой как раз и нарисуешься! А уж я разыграю все как по нотам. Идет?

– Хорошо, Оксан. А в котором часу примерно мне надо рисоваться?

– Ну, это я не знаю… Это как карта ляжет… А давай я тебе позвоню, ладно? Ты завтра никуда из дому не уйдешь?

– Да нет вроде…

– Ну, вот и хорошо! Значит, жди звонка! Только в дверь звони понастойчивее, понастырнее так, да поизвиняться потом не забудь, что вроде ворвалась некстати в нашу интимную обстановку.

– Ладно, я попытаюсь, конечно. Я ведь та еще артистка – из того самого погорелого театра…

– Ну все, пока, Жень. Некогда мне, сама понимаешь…

– Пока, Оксанка. Успехов тебе на сексуальном фронте.

– Ой, ну скажешь тоже… Хотя я и не обижаюсь, ты же знаешь! Мы девушки не гордые, чем можем, тем и зарабатываем…

Женя положила трубку, медленно поднялась с дивана, прошла в прихожую. Шуба выглянула сиротливо из открытой двери шкафа, блеснула черно-оранжевым красивым мехом, отражаясь в лампе светильника. Жалко. Конечно, жалко. Как бы там жизнь бабская ни поворачивалась, а шуба для любого женского самолюбия – здорового ли, раненого ли – вещь хоть и не самой первой необходимости, но жуть какая приятная…

Все воскресное утро Оксанка не выходила у Жени из головы. И не потому, что звонка она ждала от бедной своей соседки, а вообще… Хотя и под большим вопросом было, конечно, то обстоятельство, кто из них более бедная – Оксанка или сама Женя. Это с какой колокольни судить. Если с колокольни наличных денег – то в Оксанкином кошельке их на сегодняшний день наверняка побольше. Это уж как пить дать. А вот насчет всего остального, святого-морального и жизненно-женского, то тут, пожалуй, Оксанку и в самом деле пожалеть стоило, потому что жизнь у девчонки шла ой как неустойчиво. Будто и не шла, а по льду скользила. Хотя при определен ной сноровке можно долго скользить себе и скользить, не упав ни разу. А можно и на ровном и твердом месте голову себе расшибить насмерть…

С девушкой этой она познакомилась год назад – Галина Васильевна ее привела, соседка по лестничной площадке. Вот, сказала, Женечка, сдаю я свою квартиру по причине пенсионной денежной немощи, к сестре в деревню жить уезжаю. Ты уж тут, сказала, присмотри за всем, чтоб все в порядке было, чтоб соседи потом не жаловались… Оксанка ей тогда очень не понравилась! Волосы белобрысые всклокочены, грудь из декольте наружу вываливается, юбка по самое ничего, глаза круглые так и шныряют с наглым любопытством… А потом ничего. Потом Оксанка пообтесалась как-то, похорошела-выхолилась, достоинство приобрела. Правда, куражным слегка было это достоинство, наигранным, попахивало от него обыкновенной и пошлой продажностью… Но в общем и целом ничего оказалась девчонка. Женя даже подружилась с ней. А когда выяснилось, что на шее у этой девчонки сидят мама с бабушкой да сестренки малолетние, проживающие в далекой и бедной Донецкой области, то Оксанка полного Жениного уважения удостоилась. Тем более что окончательно на путь древнейшей профессии, неблагодарный и грязный, эта блондинка умудрилась не встать. Была она, скорее, удачливой гетерой, или гейшей, или как там еще эту полупрофессию можно назвать. Как ей это удалось – Женя не вникала. С трудом, наверное. Просто образовался со временем вокруг Оксанки круг мужчин-покровителей, наделенных одним и тем же родовым отличительным признаком. Все они, эти покровители, были, как теперь говорят, явные лица кавказской национальности. Довольно, надо сказать, приличные лица. Попадались среди них и очень симпатичные, слегка интеллигентные даже. С глазами черными, умными и сметливыми. И с печатью во всем остальном облике денежного достатка. Видимо, было нечто такое в Оксанке, что привлекало к ней этих богатых смуглых покровителей. Прямо отбоя у нее от них не было. Некоторые даже, случалось, и надолго задерживались, но Оксанка этого не любила. Говорила, что праздник проводить с кавказским человеком – это одна песня, а вот жизнью обыденной жить – совсем другая. В обыденной жизни, мол, денег от него хороших не стребуешь и маме с сестренками в Донецкую область не пошлешь…