Боковая ветвь - Степановская Ирина

— Эй, мужик! Потише, потише! Не шали тут, а то укол сделаем! Не маленький ведь, должен понимать. — И он раздельно произнес прямо Серову в ухо: — Мы ничего не могли сделать! Понимаешь? Бывают ситуации, когда сделать уже ничего нельзя! А кровь мы переливали!

Серов разжал руки, постоял немного, потом опустошенно спросил:

— Как твоя фамилия?

— Иванов, — сказал второй хирург.

— А твоя?

Первый хирург вздохнул, поправил очки, повел шеей так, будто она у него болела, и ответил:

— Сидоров.

Серов поднял свой пакет с пола и сказал уже куда-то в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь:

— А я ей зубную щетку принес… — Постоял еще секунду в ординаторской, потом повернулся и вышел.

— Жалобу на нас будет писать, — сказал второй хирург, снова усаживаясь за низенький столик.

— Не будет! — махнул рукой доктор в очках. — Пошебуршится немного и успокоится, это у него стрессовая реакция. А потом, нам-то чего волноваться? У нее, пока везли, в грудную полость натекло литра два с половиной крови, не меньше. Сам ведь видел.

— Все равно противно на душе, — отозвался коллега. — Женщина молодая, жалко.

— Жалко, конечно, да ничего не попишешь!

Оба они замерли на миг, а потом снова стали расставлять на доске смешанные во время визита Серова фигуры.

А Вячеслав Сергеевич, проходя по пустому отделению к выходу, хотел было оставить свой пакет с Наташиной рубашкой и зубной щеткой в каком-нибудь кресле, настолько невыносимо ему было держать в руках вещи, которые ей были уже не нужны, но вдруг подумал о том, что сначала этот пакет могут принять за подкинутую в отделение бомбу, потом кто-то чужими руками будет разворачивать эти вещи, судачить о том, кому они принадлежат, и решил отвезти их в Москву.

«Потом кто-нибудь разберется, что с этим делать», — решил он. Сам же он никак не мог поверить, что Наташи уже больше нет. Совсем нет. Эта мысль просто не укладывалась у него в голове. Эта мысль была так несовместима с Наташиной молодостью и красотой, что ему гораздо удобнее было думать, что он просто все еще никак не может ее найти в этот бесконечный вечер, перешедший уже не только в ночь, но и в утро.

Вместе с тем, действуя, как автомат, он спустился назад в приемное и разыскал там фельдшера. Старушка сидела на своем месте и пила чай с сахаром вприкуску.

— Следователь из милиции у вас был?

Она не сразу узнала его, видимо, так изменилось за ночь его лицо, а узнав, закивала:

— Был, сынок, следователь у нас, был. Молодой такой, симпатичный. Но уже уехал. Не застал ты его.

— А документы-то у него?

— Вот этого, сынок, видит Бог, не знаю. Ну да ты так тогда скажи, без документов, я тебе поверю, как больную-то твою зовут. Адрес скажи! А документы потом старшей сестре привезешь, как выписываться будете! Как операция-то прошла? Успешно?

Серов сидел на стуле перед бабулькой и смотрел в одну точку. Она уж было совсем собиралась сказать: «Ну, я и не сомневалась, что успешно! У наших врачей руки-то золотые!» — но присмотрелась к нему внимательнее и спросила:

— Что, милый, плохо?

Серов помолчал, пошевелил во рту языком, примериваясь к непонятному, непривычному слову, и, подумав, что теперь придется научиться его произносить, выдохнул неуверенно в первый раз:

— Умерла. — А потом добавил более уверенно, но раздельно, как пьяный или иностранец: — Бы-ла о-чень боль-ша-я кро-во-по-те-ря.

Бабулька-фельдшер помолчала немного, скорбно поджав высохшие от старости губы, да и сколько она уже видела всякого на своем веку, но потом все-таки сказала, считая, видимо, что, направляя его в нужное место, тем самым выполняет свой долг:

— Ну, значит, документы на вскрытие принесешь. У нас в больнице хорошо, не так, как в других, покойника везти никуда не надо, здесь же и патанатомия, и судебный морг, здесь же и студенты занимаются.

Серов почувствовал, что его сейчас вырвет, и поспешно вышел на улицу. Каким образом и каким путем он добрался на машине до гостиницы, он не помнил. Он помнил только, что, взяв у еще не сменившейся утром дежурной ключи от номера, прошел мимо закрытого ресторана в буфет и там громко стучал по стойке, пока откуда-то не явилась заспанная буфетчица. Поскольку ни водка, ни коньяк в буфете не продавались, он купил литровую бутыль мартини и как подкошенный упал, не раздеваясь, на кровать в Наташином номере. Плоская подушка еще хранила запах ее волос.

Одним движением он отвинтил пробку и лежа стал лить мартини в горло. Когда бутылка опустошилась почти наполовину, он поставил ее рядом с кроватью и сказал себе: