Три метра над небом. Я хочу тебя - Моччиа Федерико

Я трясу головой, но Стэп заметил, и я делаю вид, что смотрю в другую сторону. Он следит за мной в зеркальце. Наклоняется назад, чтобы я его услышала.

— Что такое? Я снова произвел на тебя плохое впечатление?

— О чем ты?

— Это первый наш выход, я без денег, чуть не заставил заплатить тебя, даже хуже: нас чуть не арестовали. Я знаю, что ты думаешь…

Стэп улыбается и переходит на фальцет, как бы подражая мне:

— Ну вот, я так и знала, он просто негодяй, — он продолжает нудеть дурным голосом. Я не реагирую. — Подумать только, с кем я связалась. Ах, если бы родители узнали…

Стэп улыбается. Ох, он угадал мои мысли. Однако, какой же он симпатичный. Пытаюсь сохранить серьезность, но не могу сдержаться.

* * *

— Угадал, да? Да не стесняйся. Скажи правду.

— Я думала о своем дяде… Он бы назвал тебя князем свиней!

— Меня? — я стараюсь подыграть. — Надо бы известить подданных.

Я останавливаюсь. Джин слезает с мотоцикла: мы рядом с ее машиной. Она улыбается; она действительно очень элегантна. Так она и стоит: ноги чуть расставлены, волосы упали на лицо. Она копается в сумочке, пытаясь найти ключи. Сумочка маленькая, и все же там, похоже, целая свалка. Джин шарит, перебирает вещи, перекладывает их с места на место. Я смотрю на нее, стоящую под аркой из известнякового туфа, в самом начале виа Венето — блеск молодости и красоты, в обрамлении античной арки.

— Вот они! Сама не знаю, каким образом они всегда оказываются на самом дне!

Она вынимает из сумочки ключи, на брелоке — черная овечка.

— Это подарок Эле, овечка, бе-е! Классная, правда? Но это опасная овечка.

— Почему?

— Потому что она бьет задней ногой всех волков, которые к ней приближаются.

— Не волнуйся, я ее практически уже съел.

— Кретин… Ну, ладно, спасибо за аперитив, он был, как это сказать… уникален. Хочешь, я привезу тебе что-нибудь вкусное с ужина?

— Слушай, такое может случиться с каждым, согласна?

— Да, но почему-то это случается только с тобой, — произнеся эту милую фразу, она поворачивается и идет к машине. — Заедь к этому официанту. Он ждет тебя. Нельзя лишать людей надежды.

И, рванув с места, Джин уезжает. Мне так и хочется крикнуть ей вдогонку: «Эй, красавица! Ты должна мне еще двадцать евро за бензин…» — но я стыжусь самой этой мысли.

38

— А вот и Джин!

Я машу им рукой издалека. Странная компания — все разного роста, и одеты по-разному. На моем брате-джинсы и майка «Nike», на маме-темное платье в цветочек, поверх которого — голубой жакет. Отец — в безупречном пиджаке с галстуком, а мой дядя Ардизио — в оранжевом пиджаке и черном галстуке в белый горошек… Уму непостижимо, где он нашел такую одежду. Телевизионные костюмеры, даже сам Феллини, наверное, были бы очарованы им. Седые и непослушные волосы взъерошены, они обрамляют его смешное лицо с круглыми очками, похожими на восклицательный знак в конце фразы: «Ну мой дядя и типчик!».

— Привет!

Мы все радостно целуемся, очень нежно, а мама, как всегда, целует меня, положив мне руку на щеку, как будто хочет таким образом запечатлеть на ней всю свою любовь, как будто простого поцелуя недостаточно. А мой дядя, как обычно, чрезмерен в своих эмоциях: он целует меня, зажав мой подбородок указательным и большим пальцем, — я мотаю головой направо-налево.

— Вот она, моя королева.

Он отпускает меня. Мне немного больно и я провожу рукой по подбородку. Дядя бросает на меня недоброжелательный взгляд. Очень быстрый. Потому что через секунду он уже улыбается, а я улыбаюсь ему. Таков уж мой дядя.

— Итак? — подобным образом начинаются все наши встречи. — Кто выбрал это место?

Я робко поднимаю руку.

— Я, дядя… — и жду приговора.

Дядя смотрит на меня, немного вопросительно, на лице — легкое сомнение, губы чуть дрожат. Молчание затянулось. Я начинаю волноваться.

— Молодец, здесь хорошо, молодец, доченька. Правда, хорошо. Серьезно. Когда-то и мы ужинали среди произведений искусства…

Я с облегчением вздыхаю: уффф.

Ужин начинается, я хочу выпить за дядю, хотя я и не его «доченька». Я надеялась, что ему понравится ужинать с нами в художественном кафе. Дядя Ардизио заводит один из своих рассказов.

— Помню, когда я летал над лагерем, где стояли мои солдаты… — Его голос становится хриплым, даже узнать трудно, такова сила дядиной тоски по прошлому. — Я кричал: «учитесь, читайте». Но они слишком много думали о смерти. И тогда я сделал круг на моем двухмоторном самолете, а затем спустился, чтобы донести информацию и приземлился на траву недалеко от них. Дрын-дрын-дрын, я прилетел на этом подпрыгивающем самолете, этом чуде авации…