Распутин - Амальрик Андрей

Распутин был близок к истине. 1 января 1917 года, по поручению главы Всероссийского земского союза кн. Г. Е. Львова, тифлисским городским головою А. И. Хатисовым было сделано великому князю предложение принять императорскую корону, Николай II должен был отречься за себя и за наследника, а царица заключена в монастырь или выслана за границу. «Я очень вначале волновался, — рассказывал впоследствии Хатисов, — и с большой тревогой слепил за рукой великого князя, который барабанил пальцами по столу около кнопки электрического звонка. А вдруг нажмет, позвонит, прикажет арестовать». Но великий князь не арестовал Хатисова и не доложил царю о заговоре. Три дня вместе с Хатисовым и Янушкевичем он подробно обсуждал этот план и наконец отказался — «мужик и солдат» не поймут насильственного переворота и не поддержат его.

В ответ на постоянные напоминания жены, что «наш Друг» спас его, царь в августе 1916 года возразил, что это сам «Бог сказал» ему написать Николаю Николаевичу — но хватило ли бы у него решимости сделать это без давления Распутина и царицы? Что до Распутина, то слета 1915 года он боялся уже не только и не сколько удаления от царя, сколько удаления царя с престола и заточения царицы, и критерий личной верности царю — «любит папу» тот или иной кандидат в министры или не любит — стал для него решающим при его рекомендациях, особенно к осени рокового 1916 года.

23 августа 1915 года Николай II подписал первый приказ: «Сего числа Я принял на СЕБЯ предводительствование всеми морскими и сухопутными силами, находящимися на театре военных действий», — и, как он писал жене, «прибавил несколько слов довольно-таки дрожащей рукой»: «С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской. Николай».

Глава XX

ПЕРВЫЙ ТРИУМВИРАТ. ОХОТА НА РАСПУТИНА

Смену верховного главнокомандующего, вопреки всем историческим предостережениям, армия и страна приняли спокойно. Царь понимал, что он не военачальник и его командование будет скорее символическим, однако к концу августа фронт стабилизовался — и он почувствовал себя уверенно на новом посту, со своим «косоглазым другом» генералом М. А. Алексеевым в роли начальника штаба. Короткий роман с «общественностью» казался теперь царю ошибкой.

Правительство еще пыталось договориться с представителями «прогрессивного блока», но было ясно, что оно себя под контроль Думы поставить не согласится, а Дума с правительством Горемыкина работать не захочет. 1 сентября Горемыкин вернулся из царской ставки с нахлобучкой министрам за их «коллективное письмо», повелением всем оставаться на своих постах, а сессию Думы прервать не позже 3 сентября — стало известно, что готовится запрос о Распутине. Поливанов боялся всеобщей забастовки, Сазонов кричал, что «кровь завтра потечет по улицам», но Горемыкин, не видя связи между рабочими волнениями и думскими заседаниями, ответил старческим голосом: «Дума будет распущена в назначенный день, и нигде никакой крови не потечет». 3 сентября Дума разошлась — скорее к ее собственному облегчению, так как объявлять себя Учредительным собранием она явно не хотела.

Провал комбинации «министерства доверия» выбивал почву из-под ног у министров, приглашенных царем для успокоения Думы. Горемыкин уже пожаловался царице, что «министры хуже Думы». С середины июня почти во всех письмах царю царица нападала на Щербатова и Самарина, обвиняя их в слабости, а главное в том, что оба «против нашего Друга», — сам же «Друг» в начале августа сказал определенно: «Самарин долго обер-прокурором не будет».

Самарин вызвал царское недовольство прежде всего делом двух епископов: Гермогену он разрешил приехать в Москву в связи с занятием Жировицкого монастыря немцами, а Варнаву вызвал из Тобольска в Петербург для объяснений о прославлении им мощей епископа Тобольского Иоанна Максимовича (1651–1715). «Они хотят выгнать Варнаву и поставить Гермогена на его место — видал ли ты когда-нибудь такую наглость?» — спрашивала царя взволнованная царица. Назревал новый скандал, так как Гермоген считался «жертвой» Распутина, а Варнава — не совсем справедливо — его ставленником. Борьба Варнавы с Синодом стала в глазах общества как бы зеркальным повторением борьбы Синода с Гермогеном в 1912 году.

Пятидесятилетний Варнава, сын огородника, никогда в Духовной академии не учившийся и за то прозванный епископами «огородником», а царицей за смышленость и лукавство «сусликом», в 1911 году был назначен епископом Каргопольским, а в 1913-м — уже при поддержке Распутина — Тобольским и Сибирским. Смиттен характеризует его «человеком находчивым и хитрым, с остроумной живой народной речью, хорошим, понятным народу проповедником». Он не был правым, и на вопрос, почему он не открывает у себя отделения Союза русского народа, ответил, что он и так всегда в союзе с русским народом.