100 великих гениев - Баландин Рудольф Константинович

Не случайно во многим сходен путь в искусство двух русских гениев – Чайковского и Модеста Петровича Мусоргского (1839—1881). Они с детства воспринимали западную музыку в домашней обстановке и русскую народную музыку в общении с «простым людом». Как писал Мусоргский, «не даром в детстве мужичков любил послушать и песенками их искушаться изволил».

Раннее влечение Петра Ильича Чайковского к музыке не удивительно. Хотя его отец закончил Горный корпус, но и в нем, согласно уставу этого учебного заведения, обучался музыке. Но как бы то ни было, одними только благоприятными внешними обстоятельствами нельзя объяснить появления таланта композитора. Для этого требуются определенные способности, склонность к музыкальной гармонии и некоторые благоприятные события.

«Мне было шестнадцать лет, – вспоминал Петр Ильич, – когда я услышал впервые „Дон Жуана“ Моцарта. Это было для меня откровением: я не в состоянии описать подавляющую силу испытанного мною впечатления. Мне кажется, что испытанные в годы юности художественные восторги оставляют след на вою жизнь».

Если Чайковский вырвался из среды служащих, то Мусоргскому пришлось преодолевать еще более сильное сопротивление среди военных (его определили в Школу гвардейских прапорщиков и юнкеров); ему помогло знакомство с композитором А.С. Даргомыжским. В тридцать лет он написал гениальную оперу «Борис Годунов». Слово Б.В. Асафьеву, композитору и критику: «Мусоргский, как никто до него, даже среди композиторов всего мира, поставил перед музыкальным творчеством великую задачу служения народу путем раскрытия в музыке истории как дела и драмы народа». А сам Модест Петрович так сформулировал свое кредо: «Искусство есть средство для беседы с людьми, а не цель». «Всего себя подай людям – вот что надо в искусстве». И еще: «Я разумею народ как великую личность».

С этими высказываниями созвучны слова Чайковского, рассказавшего в письме о заключительной части своей Четвертой симфонии: «Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ… Пеняй на себя и не говори, что все на свете грустно. Есть простые, но сильные радости. Веселись чужим весельем».

Чайковский сравнивает вдохновенное творчество с произрастанием зерна:

"Если почва благодарная… зерно это с непостижимою силою и быстротою пускает корни, показывается из земли, пускает стебелек, листья и, наконец, цветы…

Пожалуй, главное – благодатная почва (как в евангельской притче о сеятеле), ибо живые зерна идей – в любом виде творчества – поистине всюдны, подобно пыльце и спорам растений, рассеянных в области жизни. Вопрос лишь в том, чтобы не угодили они на бесплодный камень или в гнилое болото. Да еще важно, чтобы выбор таких зерен определялся чистыми и светлыми устремлениями души: а то ведь, неровен час, уродятся одни сорняки…"

Чем же объяснить появление созвездий талантов, и не в одном, а сразу нескольких, едва ли не во всех видах деятельности? Что может быть общего между живописцем, музыкантом, ученым, философом, писателем, поэтом? Почему вдруг в стране происходит вспышка творчества? Откуда исходят мощные импульсы духовной энергии?

Основываясь на том, что было уже сказано, сделаем обобщение. Самое главное – сохранить и раскрыть свои способности, ощущая себя частью народа, человечества. Выдающиеся люди не остаются одинокими (высочайшие вершины не встречаются среди равнин). И дело вряд ли только в благоприятной среде. Важнейший фактор – передача «искры Божьей», общий переход на более высокий уровень достижений, стремление многих людей войти в мир духовных свершений, открытий; пережить вдохновение и великое счастье творчества.

СКРЯБИН

(1871—1915)

Поэт и мыслитель Вячеслав Иванов в 1917 году написал очерк «Скрябин и дух революции». Он подружился с композитором в последние два года его жизни, а потому его суждение достаточно обоснованно:

"…творчество Скрябина было решительным отрицанием предания, безусловным разрывом не только со всеми художественными навыками, заветами и запретами прошлого, но и со всем душевным строем, воспитавшим эти навыки, освятившим эти заветы. Разрывом с ветхою святыней было это разрушительное творчество – и неудержимым, неумолимым порывом в неведомые дотоле миры духа.

Об этом не спорят; но все ли с равным трепетом чувствуют, что эта музыка не только в титанических нагромождениях первозданных звуковых глыб, но и в своих тишайших и кристальнейших созвучиях проникнута странной, волшебной силой, под влиянием которой, мнится, слабеют и размыкаются прежние скрепы и атомические сцепления, непроницаемое становится разреженным и прозрачным, логическое – алогическим, последовательное – случайным, «распадается связь времен», как говорит Гамлет, – разведенное же ищет сложиться в новый порядок и сочетаться в иные средства?