Анализ характера - Райх Вильгельм

Если не считать ипохондрической мысли о наследственной болезни, тревожных состояний и сексуальной слабости, не было выражено никаких симптомов. Осознание заболевания впервые появилось только в связи с замеченным тревожным состоянием — симптомом, который вызывал наибольшее беспокойство. Идея о наследственном сумасшествии была слишком хорошо рационализирована, а сексуальная слабость беспокоила его очень незначительно, поэтому он не мог признать их патологический характер. С точки зрения симптоматики мы имели дело с ипохондрической формой истерии страха с отчетливо выраженным актуально-невротическим ядром (невротический застой).

Диагноз: истерический характер с ипохондрической истерией страха. Заключение об истерическом характере базировалось на аналитических выводах о фиксации пациента. С феноменологической точки зрения у этого пациента был типичный пассивно-фемининный характер. Он всегда выражал дружелюбие и покорность, извинялся по всякому пустячному поводу, отвешивал глубокие поклоны, когда приходил или уходил. Кроме того, он был неловок, застенчив и демонстрировал покорность обстоятельствам. Если, к примеру, я спрашивал у него, можно ли поменять время нашей встречи, он не просто соглашался, а начинал уверять меня, что он полностью в моем распоряжении, что он согласен на любые изменения, которые я пожелаю сделать, и т. д. Когда он просил о чем-то, то поглаживал мою руку. Когда я впервые высказал предположение о том, что он не верит в анализ, пациент, уже покинувший кабинет, вернулся очень взволнованный и сказал, что не смог уйти с мыслью о том, что я считаю его не доверяющим анализу. Он без конца просил прощения за все свои слова, которые могли произвести на меня такое впечатление.

Возникновение и анализ характерного сопротивления.

Анализ развивался согласно сопротивлению, свойственному данному типу характера.

После того как пациенту объяснили основное правило, он стал в общих чертах рассказывать о своей семье и наследственных заболеваниях. Он утверждал, что одинаково любит обоих родителей, но уважает больше отца, которого описал как энергичного и здравомыслящего человека. Отец всегда предостерегал его от мастурбации и внебрачных половых контактов. Oн рассказал сыну о собственном отрицательном опыте, о сифилисе и гонорее, об отношениях с женщинами, с которыми спал. Отец поведал обо всем этом ради того, чтобы уберечь сына от подобного опыта. Он никогда его не бил, но всегда удерживал от самостоятельных поступков словами: «Я ни к чему тебя не обязываю, я тебя только предупреждаю…», что, однако, возымело большое влияние. Пациент говорил, что его отношения с отцом были очень теплыми, отец для него был другом, которому он полностью доверял.

Затем он переключился на пространное описание отношений с матерью. Она всегда была очень заботливой и мягкой с сыном, как и он с ней. Кроме этого, он позволял ей выполнять все его капризы и прихоти. Мать стирала его белье, подавала ему завтрак в постель, приходила посидеть с ним перед сном, даже сейчас она сама причесывала его, — словом, он вел жизнь опекаемого маменькина сынка.

Через шесть недель он приблизился к тому, чтобы осознать свое стремление к коитусу. Помимо этого, он полностью осознал свои чувственные отношения с матерью, что отчасти понимал и до начала анализа. Он частенько подталкивал мать к своей кровати, на что та реагировала <блестящими глазами и пылающими щеками». Когда она приходила пожелать ему доброй ночи, он обнимал ее и крепко прижимал к себе. Хотя он всякий раз при рассказе старался подчеркнуть се сексуальное возбуждение, несомненно, что подобные интенции возникали у него самого. Пациент припомнил, что несколько раз чувствовал ощутимое сексуальное возбуждение.

Всякая попытка дать ему понять реальный смысл этих переживаний приводила к жесткому сопротивлению: он начинал уверять меня, что и с другими женщинами чувствовал абсолютно то же самое. Я предпринимал эти попытки не для того, чтобы интерпретировать кровосмесительную фантазию. Я делал это для того, чтобы убедиться, было ли верным мое предположение, что прямое углубление пациента в сторону значимой для его личной истории темы кровосмесительной любви на самом деле представляет собой маневр, предпринятый, чтобы отвлечь внимание от чего-то гораздо более важного в настоящем. Материал, связанный с фигурой матери, был однозначен. Казалось, что пациенту нужно сделать только один шаг, чтобы добраться до самой сути. Но что-то удерживало меня от интерпретации этого материала: содержание его высказываний явно контрастировало с содержанием его снов и подчеркнуто дружелюбной манерой поведения.