Цветок Америки - Мессадье Жеральд

— Я могу попробовать, ваше превосходительство, но, боюсь, она никогда не смирится с седлом и уздечкой.

Губернатор взошел на крыльцо, положил кнут на стол и тяжело опустился на стул. Потом он взглянул на Жанну и Франца Эккарта.

— Не знаю, чем вы околдовали эту лошадь, но мне кажется, любая попытка вернуть ее окажется неудачной, — сказал он, наконец.

Жанна налила ему хереса в кружку.

— Нет сомнений, что вы обладаете странной властью над животными, — произнес Бобадилья, обращаясь ко всем сразу.

Он поднес кружку к губам.

— Ваше превосходительство, — парировала Жанна, — мне хотелось бы, чтобы власть эта распространилась также на насекомых-кровососов, докучающих мне в спальне.

Бобадилья расхохотался. Жанна налила всем вина и села.

— Ваше превосходительство, — сказала она, — я нисколько не хочу вас обидеть, но, быть может, у животных есть свои предпочтения, и одних людей они любят больше, чем других.

— Если я правильно понял, — заметил Бобадилья с насмешливой улыбкой, — насекомые-кровососы считают вас обворожительной. И не только они одни.

С этими словами он поставил кружку на стол, встал и церемонно поклонился. Секретарь сделал то же самое, и оба направились к своим лошадям.

Через пять минут губернатор вернулся вместе с секретарем, чтобы положить на крыльцо седло и уздечку.

— Вам это пригодится, — заявил он.

Седло было великолепным. Отказаться от него значило бы нанести обиду губернатору. Франц Эккарт принял подарки с изъявлениями почтительной благодарности, хотя заранее знал, что никто не будет им пользоваться. Для Пегаса седло и уздечка были знаками рабства.

Когда губернатор Бобадилья и его секретарь отъехали на порядочное расстояние, Жоашен и Франц Эккарт переглянулись с Жанной, а потом рассмеялись.

— Ты спасла положение, — произнес Франц Эккарт.

Она вспомнила, как губернатор Западных Индий носился по пляжу и щелкал кнутом: это вызвало у нее новый приступ хохота.

31

Проданный рай

Год 1506-й завершился без всяких происшествий.

После ветреной и дождливой осени, вынудившей Пегаса все чаще укрываться в своей комфортабельной конюшне, наступила восхитительная зима: послеполуденные часы были жаркими, но не знойными, а мягкий вечерний бриз изгнал москитов.

Жозеф не мог сдержать радости при мысли, что Рождество можно праздновать полуголым, погрузив ноги в теплую морскую воду, а не в европейские сугробы.

В сочельник на ужин подали жареного дикого гуся со сладким картофелем, испеченным в золе и политым соком. Попугай Жозеф выучил слова Feliz Navidad^[50] и повторял их до самой Пасхи и даже после.

Жанна оделила подарками рабов: по десять мараведи каждому. Целое состояние. Карибы по-настоящему отпраздновали Рождество: потратив три мараведи на пальмовое вино, они почти до утра пели монотонные и довольно заунывные песни. Каждому своя музыка.

После своего насильственного обращения карибы уже несколько раз встречали Рождество. Беседуя со Стеллой и Хуанитой, Жанна выяснила, что именно усвоили они из яростных проповедей падре Бальзамора: христианский Бог сотворил себе сына и послал его на землю, чтобы искупить грехи человечества; но евреи — такие же скверные люди, как тайно, — умертвили его, распяв на кресте. А среди карибов кишмя кишат злобные убийцы, развратные нечестивцы и воры, и все они неминуемо попадут в адское пламя, где их будут вечно терзать дьяволы.

— !Dice el Padre que somos todos carne por diablos!^[51] — пожаловалась Стелла.

Жанна, совершенно несклонная к теологическим спорам, из осторожности промолчала. Обитатели Каса-Нуэва и так едва избежали обвинений в колдовстве из-за того, что Франц Эккарт зачаровал Пегаса; не следовало усугублять дело скептическими репликами.

Она знала падре Бальзамора: тупой кюре, явившийся обнюхивать дом под тем предлогом, что хочет освятить его. Она дала священнику сто мараведи на богоугодные дела.

Сто мараведи! Он улыбнулся, удовлетворенно сощурив свои свиные глазки, и с удвоенным рвением благословил жилище баронессы де л'Эстуаль.

Все знали, что он живет с карибской женщиной, которая уже родила ему ребенка.

Вопреки сомнениям своего капитана, «Ала де ла Фей» вернулась на остров с ценным грузом в виде еще одного генуэзского торговца, а также — что гораздо важнее — первого епископа Эспаньолы. Впрочем, прелат настолько тяжело перенес плавание, что слег в постель сразу же после высадки.