Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр

Вдруг я услышал крик Лимоелана: «Вот он!», ив то же время до меня донесся шум приближающейся кареты и конного отряда. Я побежал обратно, а про себя молил: «Господи! Если Бонапарт нужен для покоя Франции, отведи удар от его головы, пусть он поразит меня!». Потом я крикнул девушке: «Беги, беги, спасайся!», а сам поджег трутовый шнур, подсоединенный к пороху.

Карета и эскорт уже подъехали ко мне, лошадь одного из гренадеров отбросила меня к стене, я упал, поднялся и кинулся к Лувру, но пробежал только несколько шагов. Последнее, что я помню, это как я обернулся, увидел искрящийся шнур и силуэт девушки, стоявшей около телеги. Больше я ничего не видел, не слышал и не чувствовал!

Каким-то образом меня перенесли к воротам Лувра. Сколько времени я был без сознания? Я не знал. Я пришел в себя от свежего воздуха, понял, кто я, и все вспомнил, но меня удивляли две вещи: первое — почему я до сих пор жив, и второе — почему меня не арестовали? У меня текла кровь изо рта и носа. Наверняка, меня приняли за одного из раненых, из тех беззащитных прохожих, что пострадали от адской машины. Я поторопился к мосту, свернул блузу и бросил ее в реку. Я не знал, куда идти, потому что думал, что взрывом меня разорвет на куски, и не позаботился об убежище на тот случай, если останусь жив. Я нашел Лимоелана у себя: мы жили в одной комнате. Когда он увидел меня в таком состоянии, то побежал за врачом и священником. Священник — это его дядя, господин Пико де Клосривьер, а молодой врач — один из его знакомых. От них мы узнали, что покушение не удалось.

— Я был против трута, — сказал Лимоелан. — Если бы ты уступил мне место, как я просил, то я поджег бы порох головней. Знаю, меня разнесло бы в клочья, но я убил бы Бонапарта».

Вот все, что удалось узнать от Сен-Режана, и этого было достаточно.

Лимоелан сгорал от стыда, ибо был убежден, что политический убийца непременно должен или добиться успеха, или погибнуть. Он не только не поехал к Кадудалю, но и не захотел вернуться в Англию. Он был столь же набожен, сколь горд, и поскольку видел в своей судьбе только волю Господа и не хотел подвергаться суду земному, нанялся простым матросом в Сен-Мало.

Стало известно, что он где-то странствовал, потом удалился от мира, даже его партия не знала, что с ним. Но Фуше не упускал его из виду, и долгое время следил за далеким монастырем, в котором Лимоелан жил монахом. Он переписывался только со своей сестрой, и однажды, боясь, что его письмо перехватят английские крейсеры, надписал над ним следующие слова: «О, англичане! Пропустите это письмо… Оно от человека, который много сделал для вас и сильно пострадал за ваше дело^[86]».

В этом заговоре были замешаны еще два роялиста — Жуайо и Лаэ Сент-Илер — но они сыграли в нем второстепенную роль. Так же, как Лимоелан, они бежали во время шумихи, поднятой вокруг якобинцев, и доложили Кадудалю и всей Англии, что новое покушение сорвалось.

Сен-Режан и Карбон были приговорены к смертной казни. Несмотря на показания, которые дал Карбон, и помощь, оказанную им в поимке его сообщника, ему не смягчили наказание.

Когда с Бонапартом вновь заговорили об этом деле, он, казалось, совсем о нем забыл.

— Приговор вынесен, пусть его приведут в исполнение. Меня это не касается, — только и сказал первый консул.

Двадцать первого апреля Карбон и Сен-Режан погибли на эшафоте, еще красном от крови Арены и трех его сообщников.

Мы тщетно искали хоть какие-нибудь подробности о смерти двух приговоренных. По всей видимости, правительство сознательно делало все, чтобы это событие прошло незамеченным. «Монитёр» ограничился одной строчкой: «В такой-то день такого-то числа были казнены Карбон и Сен-Режан»^[87].

На следующий день после их казни Лиможец отбыл в Лондон с секретными предписаниями.

XXIX

КОРОЛЬ ЛЮДОВИК ПАРМСКИЙ

Когда какой-то человек приобретает решающее значение для интересов, чести и судьбы большой нации, тогда почти все люди пытаются понять, что ждет его дальше — восхождение или падение, и как его судьба отразится на их судьбах, и тогда они неизбежно делятся на его друзей и врагов. И те, и другие в соответствии с их преданностью или ненавистью строят предположения о будущем человека, который поднимается все выше и выше, но в тот или иной момент может упасть. Наступает час авгуров, прорицателей и пророков. Мечта завораживает, как сон, каждый готов последовать в страну неведомого завтра за одним из тех летучих и туманных провожатых, которым удается ускользнуть из царства ночи через врата роговые или врата из слоновой кости^[88].