Двадцать лет спустя (часть вторая) - Дюма Александр

— Прощайте, господа, — сказал Коменж, — спите спокойно.

— Мы постараемся.

Коменж поклонился и вышел. Д’Артаньян проводил его глазами с тем же смирением во всей своей фигуре и с тем же выражением покорности на лице. Но не успела дверь затвориться за командиром стражи, как он бросился к Портосу и стиснул его в своих объятиях с такой радостью, что в ней нельзя было сомневаться.

— О! О! — сказал Портос. — Что с вами? Что случилось? Вы, вероятно, сошли с ума, мой бедный друг!

— Случилось то, что мы спасены!

— Я этого никак не вижу, — сказал Портос. — Напротив, я вижу, что нас всех схватили, за исключением Арамиса, и что надежда на освобождение ослабела с тех пор, как еще один из нас попал в мышеловку Мазарини.

— Вовсе нет, мой друг, эта мышеловка была достаточно прочна для двоих, но для троих она уже слабовата.

— Ничего не понимаю, — сказал Портос.

— Да и не нужно. Сядем за стол и подкрепим наши силы: они понадобятся нам сегодня ночью, — сказал д’Артаньян.

— Что же мы будем делать? — спросил Портос, любопытство которого начало пробуждаться.

— Мы, по всей вероятности, отправимся путешествовать.

— Но…

— Садитесь за стол, дорогой друг, мысли ко мне приходят во время еды. После ужина, когда я приведу свои мысли в порядок, вы их узнаете.

Как ни хотелось Портосу выведать планы д’Артаньяна, он, зная хорошо своего друга, без дальнейших возражений сел за стол и стал есть с аппетитом, делавшим честь доверию, которое он питал к изобретательности д’Артаньяна.

XLIII. Сила и ум

Ужин прошел в молчании, но не печально, потому что время от времени по лицу д’Артаньяна пробегала лукавая улыбка, которая всегда свидетельствовала о его хорошем настроении. От Портоса не ускользала ни одна из этих улыбок, и каждый раз, заметив ее, он различными восклицаниями давал понять своему другу, что хотя он и не знает, какая мысль пришла в голову д’Артаньяну, тем не менее он очень интересуется ею.

За десертом д’Артаньян уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, развалился с видом человека, очень довольного самим собой.

Портос оперся локтями на стол, положил подбородок в ладони и устремил на д’Артаньяна доверчивый взгляд, который придавал этому колоссу такой привлекательно-добродушный вид.

— Ну? — спросил д’Артаньян через минуту.

— Ну? — повторил за ним Портос.

— Вы говорили, дорогой друг…

— Я?.. Я ничего не говорил!

— Неправда, вы сказали мне, что желаете уйти отсюда.

— А! Ну, в этом желании у меня нет недостатка.

— И прибавили, что для этого достаточно высадить дверь или проломить стену.

— Правда. Это я говорил и продолжаю утверждать.

— А я вам ответил, Портос, что этот способ не годится, так как не успеем мы сделать ста шагов, как нас снова схватят и убьют, если мы не будем иметь платья, чтобы переодеться для бегства, и оружия, чтобы защищаться.

— Вы правы. Платье и оружие нам необходимы.

— Так вот, Портос, у нас есть теперь и то и другое, и даже кое-что получше.

— Где же? — спросил Портос, озираясь по сторонам.

— Не ищите напрасно. Все явится в нужную минуту. В котором часу приблизительно солдаты расхаживали перед нашими окнами?

— Если не ошибаюсь, через час после наступления сумерек.

— Если они выйдут сегодня, как вчера, мы будем иметь удовольствие увидеть их меньше чем через четверть часа.

— Да, безусловно, не позднее.

— Ваши руки по-прежнему сильны, не правда ли, Портос?

Портос расстегнул рукава своей рубашки и с удовольствием посмотрел на свои мускулистые руки, — каждая с ляжку обыкновенного среднего человека.

— Ну конечно, — сказал он.

— Так что вы без труда сделаете кольцо из этих щипцов и штопор из этой лопаточки?

— Конечно, — сказал Портос.

— Посмотрим, — сказал д’Артаньян, передавая Портосу названные предметы.

Гигант без труда совершил над ними требуемую операцию.

— Вот! — сказал он.

— Великолепно! — сказал д’Артаньян. — Действительно, вы богато одарены природой.

— Я слышал, — сказал Портос, — что некий Милон Кротонский^[*] проделывал удивительные вещи: он стягивал себе голову веревкой и движением головных мускулов разрывал ее, ударом кулака сваливал с ног быка и уносил его на своих плечах, останавливал лошадь на бегу за задние ноги и тому подобное. Узнав об этом, я проделывал в Пьерфоне все то же, что и Милон, за исключением одного: не мог разорвать головой веревку.